Сёмка, сменивший Витьку на вёслах, стал грести к правому берегу. Там близко к реке подступала дубовая роща, и в случае дождя можно было укрыться под деревьями.
Правый обрывистый берег смотрел на воду сотнями чёрных нор — ласточкиных гнёзд. Ласточки низко носились над рекой, мелькая на виражах белоснежными грудками.
Дождь застал путешественников на пол пути к берегу. Он хлынул сразу во всю силу. Река покрылась белыми пузырями, как будто её посыпали солью. Лодка сейчас же начала источать горьковатый запах нагретого солнцем мокрого дерева.
Ребята укрыли одежду под кормовую банку, а сами, смеясь от удовольствия и ёжась, подставили прокалённые солнцем спины под освежающие струи. В самый разгар дождя показалось солнце. Туча проходила теперь как раз над ребятами.
— Смотрите! Смотрите! — крикнул Сёмка, показывая вверх.
Высоко, высоко, под самой тучей, сверкали серебристые нити. Казалось, что из них соткан воздух. Ребята впервые видели дождь на такой высоте. Обычно ведь струи становятся заметны около самой земли.
Туча ушла на северо-восток, и в той стороне на несколько минут поднялась над лесистыми холмами гигантская арка радуги. У горизонта небо отливало нежным голубовато-зелёным цветом, как фаянсовое блюдо, с которого смыли пыль. Обрыв правого берега прорезали глубокие ветвистые промоины, а вода под обрывом сделалась жёлтой, словно гороховый суп. Отовсюду слышалось: «Кап-кап-кап…» Но прошло немного времени, высохли травы и листья, снова воздух зазвенел зноем и насекомыми.
Солнце склонялось к закату. Над судном роились комары, обещая на завтра хорошую погоду. По Сёмкиным расчётам, вдали должен бы уже показаться остров Страха. Но позади оставались излучина за излучиной, а острова не было. Это несколько ободрило Спартака, вернуло ему утерянный было апломб. Арифметика, конечно, арифметикой, но куда ей до астролябии. Витька предложил определиться путем опроса местного населения. Но Спартак воспротивился, решив почему-то, что экспедиция должна быть окутана непроницаемой тайной. Тогда Витька передал ему командование, а сам, подостлав под себя пальто, улёгся на дне лодки рядом с Пиратом. С непривычки к путешествиям его сморил сон. Спартак разложил на коленях карту и минут десять донимал Сёмку разными командами вроде: «Справа рифы, лево на борт!», «Паруса убрать, ложиться в дрейф!», «Баковым на бак, ютовым на ют, поставить все паруса!», «Земля под ветром, переменить галс, три румба вправо!» Наконец он умаялся и привалился к Пирату с другой стороны. Высокое звание капитана перешло к Сёмке. Он боролся дольше всех. Да где же ему было устоять против дремотно-звенящей тишины начинающегося летнего вечера. Вскоре Нерушимый Утёс свернулся клубочком в ногах у своих друзей. Прежде чем уснуть, он поднял на ноги Пирата и официально передал ему свои капитанские обязанности. Пёс важно уселся на корме. Поскольку судно благополучно шло своим курсом, то Пирату стало скучно, и он принялся ловить слепней, широко разевая пасть и громко клацая зубами.
Глава 22
РОДИТЕЛЬСКИЕ ТРЕВОГИ
Михаил Ильич Соколов, отец Спартака и начальник геологической партии, домой пришёл поздно — задержался в облисполкоме. Был он высокого роста, в меру полный человек, с таким же, как у сына, румяным открытым лицом, мягким русским носом. Глядя на этого солидного дядю в роговых очках, никому и в голову не могло прийти, что двадцать лет назад звался он не Михаилом Ильичом, а Мишкой Соколом, и считался лихим кавалеристом, отчаянным рубакой.
В начале гражданской войны семнадцатилетним гимназистом ушёл из дому, пристал к одной из частей Красной Армии и попал на фронт. Два года дрался с Деникиным, проделав путь от Ростова до Орла и от Орла до захолустного кавказского селения Адлер. Войну закончил командиром взвода конной разведки. Возможно, так и остался бы военным, но в последнем бою ранила его белогвардейская пуля в грудь. Отлежавшись в госпитале, демобилизовался по состоянию здоровья и уехал в Москву доучиваться. Очень нужны были молодой разорённой республике свои инженеры.
Многие годы прошли со времени гражданской войны, а Михаил Ильич все ещё оставался разведчиком. Только теперь он разведывал не позиции врага, а месторождения железных и медных руд, угля и нефти.
У Михаила Ильича был мягкий характер. Его дети-близнецы росли без матери. Михаил Ильич старался быть снисходительным и ласковым отцом, желая хоть в малой степени заменить мать. Раньше, уезжая в экспедиции, он оставлял детей в Москве на попечение тёти Даши. Но когда они подросли, решил брать с собой. Разведки в районе Ликина предстояли длительные, поэтому, устроившись, он выписал к себе детей. Дети любили и уважали его, потому что он относился к ним по-дружески, умел занимательно рассказывать о гражданской войне, о своих путешествиях с геолого-разведывательными партиями, умел не только развеселить детей, но и сам искренне веселиться с ними. Правда, случалось это не так уж часто. Работа почти не оставляла свободного времени. С огорчением и досадой Михаил Ильич вспоминал, что сын не умеет плавать, не умеет распилить полено, поколоть дрова, пришить пуговицу. Всё это делала за него домработница тётя Даша, жившая у Соколовых уже около двенадцати лет и сделавшаяся членом семьи. Михаила Ильича утешало одно: он сумел привить своим детям честность, правдивость, смелость. Моральные качества — главное, они определяют человека — так считал бывший разведчик. Остальному можно научиться.
Едва Михаил Ильич переступил порог квартиры, как тётя Даша сообщила, что Петя не явился к ужину и вообще пропал. Геолога это не особенно обеспокоило — на улице было ещё светло. Всё же он организовал поисковую партию в составе тёти Даши и Лены, поручив им обшарить пустырь и близлежащие улицы. Сам он спустился к реке. Поиски, конечно, оказались безуспешны. Надвигалась ночь. Михаил Ильич шагал из угла в угол по столовой и вздыбливал пятернёй густую белокурую шевелюру. Тётя Даша всхлипывала и громко сморкалась на кухне.
Михаил Ильич просунул голову в кухню, раздражённо крикнул:
— Даша, прекратите!
И хлопнул дверью так, что дремавший на плите кот вскочил сразу на все четыре лапы, дико сверкнул глазами и прямо с плиты махнул в открытое окно. Глаза тёти Даши мгновенно высохли и посуровели. Долголетний опыт ей подсказывал, что лучший метод обороны против Михаила Ильича — это наступление.
— Что вы на меня очками-то больно зыркаете, Михаил Ильич? — начала она, выходя из кухни и переключаясь на официальное «вы». — Не боюсь я ваших очков! Кто виноват, что Петька от рук отбился? Окромя себя, вам винить некого. Дитю сказочку какую рассказать, так вы — нет. Всё норовите ему про войну, как, бывало, сабелькой махали да беляков рубили. И книги-то ему всё суете про каких-то, прости господи, живорезов. Про Спартака про этого. Я на одни картинки глянула, дак и то аж волосы дыбом… Люди друг дружку по башкам лупят чем ни попадя. Мыслимо ли дело!.. От того Петька и растёт анчихристом…
Михаил Ильич яростно грохнул стулом.
— Что ж, прикажете его трусом и слюнтяем воспитывать?! И вообще, Даша, воздержитесь судить о вещах, которых не понимаете!
Он удалился к себе в кабинет, сел к столу, сжал кулаками виски. Куда подевался Петька? Мозг сверлила назойливая и коварная мысль: сын не умеет плавать. Тут в кабинет вбежала Лена, босая, в ночной рубашке. Она с плачем приникла к отцовскому плечу, с трудом проговорила сквозь слёзы:
— Я обещала… ничего не говорить… Но я не могу… не могу, раз Петя пропал…
И она положила перед отцом эпистолу, подписанную Витькой Штормовым Ветром.