— Смотри, смотри, — глотая от волнения слюну, заговорил Спартак. — Тут кто-то недавно был. Видишь, у рябины ветка сломана.
Действительно, одна из нижних веток рябины была надломлена и свисала вниз. Она не успела ещё завять. Витьке стало совсем не по себе.
— Пойдём. А не хочешь, я один уйду.
— Витечка, миленький! — взмолился Спартак. — Ну подожди минуточку, пожалуйста! Только зайдём, посмотрим и назад…
Витька был податлив на вежливое и ласковое обращение. Он уступил.
Спартак толкнул дверь, она со скрипом распахнулась и медленно со скрипом же прикрылась за ними. Они ощупью прошли через тёмные сени и оказались в комнате. Здесь против ожидания было светло. Свет падал из отверстия в потолке, оставшегося от печной трубы. Печь развалилась, и от лежавших вокруг чёрных кирпичей горько пахло холодной гарью, как на старом пожарище. В углу стоял стол на трёх ножках, вдоль стены — лавка. Слева чёрный дверной проём вёл в чулан.
Стояла гнетущая могильная тишина. Ребятам захотелось на воздух, на солнце. Вдруг заскрипела наружная дверь, в сенях послышались шаги. Витька и Спартак, не сговариваясь, как по команде, шмыгнули в чулан, присели в углу, тесно прижавшись друг к другу, подмяв под себя какую-то корзину. У обоих мелькнула мысль о страшной Домне.
Неизвестный посетитель прошёлся по комнате. Судя по тяжёлым шагам, это был мужчина. Где-то недалеко закуковала кукушка. Человек быстро вышел, и с крыльца донеслось негромкое ответное: «Ку-ку! Ку-ку!»
Леденея от страха и сгорая от любопытства, ребята ждали дальнейшего развития событий. Чтобы понять эти и некоторые предыдущие события, необходимо вернуться к Кириллу Спиридоновичу Локотникову и его племяннику.
Глава 28
ВОЛЧЬЯ ХВАТКА
Вот что произошло в то утро, когда Кирилл Спиридонович решил отвести Прохора на Старую мельницу.
Сразу за деревней начинались заросли густого невысокого березняка. Среди этого зелёного потопа прихотливо извивалась от прогалинки к прогалинке тропа. Несведущий человек не сразу бы и заметил её, до того она заросла травой. Кирилл Спиридонович шёл впереди, иногда останавливался, прислушивался. Теперь он чувствовал себя сообщником Прохора.
До мельницы оставалось полпути. За поворотом — озеро. Там немного пройти берегом, пересечь ольшаник и — вот она, мельница.
И тут случилось неожиданное.
Навстречу из-за поворота вышел Сергей Емельянов. Он увидел Кирилла Спиридоновича и улыбнулся ему. Хотел что-то сказать, но тут заметил Прохора. Улыбка исчезла.
— Прохор?.. Как это…
Он не успел договорить.
Кириллу Спиридоновичу показалось, что у него над ухом разорвались подряд две бомбы.
Сергей схватился обеими руками за грудь, повалился вниз лицом на тропу. Всё это произошло так быстро, что старик даже не успел испугаться.
Прохор шагнул вперёд, стараясь спрятать револьвер и не попадая рукой в карман. Наконец ему это удалось. Он нагнулся над Сергеем, повернул ему голову, тихо сказал:
— Готов.
Кирилл Спиридонович только теперь почувствовал страх. Хотел сказать, что так оставлять труп нельзя, что надо спустить в озеро, но губы не слушались — ходили ходуном, словно кто дёргал их за ниточку. Наконец справился с волнением.
— Проша, как бы…
— А ведь друзьями были, — сказал Прохор, вглядываясь в лицо убитого. — Помню, будил меня: «Проня, петушки поют…»
— Всё в руках божьих, — уже назидательно и твёрдо проговорил Кирилл Спиридонович. — Ограбил тебя покойник, вот и наказал господь за грехи.
Прохор метнул на него бешеный взгляд.
— Ну хватит: «Господь, грехи…» Не вмешивай, кого не надо. Шлёпнул я его за свои обиды. И вcё. Куда девать будем? Так оставлять нельзя. НКВД быстро за хвост схватит.
— Спустить в Долгое озеро. Тут рукой подать. Берёмся, что ли…
— Погоди.
Прохор обшарил карманы убитого. Нашёл паспорт, партийный билет, тридцать рублей денег, письмо, портсигар и карманные часы с цепочкой. На крышке выгравирован якорь и инициалы — «С. Е.». Прохор криво усмехнулся: «Всё-таки заимел часы-то». Приложил к уху — тикают.
Скоро всё было кончено. Тело Сергея Емельянова, привязав к нему камень, бандиты бросили в озеро.
Он был мёртв, а на земле о нём думали, как о живом. Директор МТС звонил в облсельхозснаб и обещал прислать за запчастями механика Емельянова. Учётчица Вера Богданова, попудрив перед карманным зеркальцем нос, нетерпеливо поглядывала на дверь: вот-вот он войдёт в контору, весёлый, свежевыбритый, в бушлате и неизменной мичманке, сидевшей на его большой голове как-то особенно лихо. Родители ждали его к завтраку. Встал человек ни свет ни заря и ушёл. Зачем, куда — неизвестно. Так было чуть ли не каждый день, они привыкли к этому и не расспрашивали сына.
Известно, целый день на работе, иной раз и вечером задержится: дело молодое, погулять надо. Не пришёл к завтраку, ждали к ужину. И так ждали изо дня в день.
Лейтенант Гуров думал о том, что обязательно съездит в Ликино и погостит у Емельянова.
А часы, заведённые Сергеем с вечера, тикали в кармане убийцы.
Он лежал мёртвый на дне озера, но ещё участвовал в жизни.
…От озера Кирилл Спиридонович вёл племянника через заросли, минуя тропу. Больше всего он опасался попасть людям на глаза.
Вот и Старая мельница.
Они вошли в избу.
Кирилл Спиридонович перекрестился в угол.
— Слава богу, кажись, никто нас не видал. Как же теперь, Проша? Ведь его, поди, хватятся, искать начнут. Уж я пойду от греха…
Прохор удержал его за рукав.
— Погоди, дядя! Мне тут тоже оставаться ни к чему. Делов мы с тобой натворили таких, что надо сматываться. Ну-ка, сядь к столу.
Кирилл Спиридонович послушно сел на лавку. Прохор выложил на стол документы и вещи Емельянова.
— Дело такое, дядя. Документы, как видишь, у меня есть. — Он полистал паспорт. — Фото заменить — умеючи пара пустяков. Теперь я Сергей Емельянов. Так-то. Но без денег мне не долго гулять — поймают…
— Проша, милый, нет у меня денег, — проникновенно приложив к груди руки, с каким-то нутряным стоном сказал Кирилл Спиридонович.
— Денег нет, так золото есть, — спокойно настаивал Прохор.
Он неожиданно улыбнулся, присел на лавку рядом со стариком, обнял его за плечи, заговорил тихо, вкрадчиво:
— Дядя Кирилл, вот ты, наверное, думаешь: «Ишь, разбойник, ограбить дядю хочет…» А ведь я тебя люблю, ведь ты мне за отца родного был… И не попросил бы я у тебя ничего, сам бы тебе дал за твою доброту, да выхода другого нет. К кому я пойду, кто поможет?.. Опять и то возьми в расчёт: ведь как-никак я тебя выручил, хозяйство твоё на себя взял, а ты в сторонке остался. Ведь по твоей же милости теперь будто волк от людей скрываюсь… Прогони ты меня тогда, жил бы, как все люди.
Молчал Кирилл Спиридонович, натужно думал. «Всё правильно говорит Прошка… Стало быть, отдать ему часть золота?.. Наживал, наживал, изворачивался, хитрил, сил сколько положил, а теперь возьми да отдай? Кабы было ради чего… А то ведь так, без пользы пропадёт золотишко. Ведь как ни крутится Прошка, с деньгами ли, без денег ли, а не миновать ему НКВД. «Откуда, — спросят, — золото?» — «Дядя дал…» И меня возьмут под микитки… Нет, нет — и никаких…»
Кирилл Спиридонович сделал обиженное лицо.
— Спасибо, племянничек. Моей добротой меня же и попрекнул. Да нешто я тебя неволил хозяйство-то брать? Или языка не было отказаться?
— Знал ты, что не откажусь, — по-прежнему мягко проговорил Прохор. А в глазах его появилась давешняя нагловатая весёлость, улыбка словно заледенела на потемневшем лице. — Да и от доброты ли ты мне хозяйство-то подарил? Ну-ка, скажи, зачем ты это сделал?
— Известно, по христианству…
Прохор засмеялся, похлопал дядю по плечу.
— Полно городить-то! По христианству… На его глазах человека убили, он бровью не повёл, а туда же — по христианству… Нет, дядя, нутро у тебя не то… Понял я всю твою хитрость, да поздно… Знал ты, к чему дело шло, и сделал мне подарочек, чтобы от себя беду отвести. Не хотелось тебе страдать за хозяйство, потому что есть у тебя золото, и на него ты можешь десять таких хозяйств купить. А я глуповат был да и жаден… Твоим хлебом кормился — известно.