Тони винил во всем Листона Брауна, с которым Дженни путалась, когда ей было девятнадцать. Любой мужик сразу просек бы, что этому Листону нужно. В свои тридцать девять лет он имел троих детей от разных женщин и слишком много денег, заработанных при застройке Северного Лондона. Он играл в гольф в довольно сносном клубе, расположенном неподалеку от шоссе М40, и был членом еще одного клуба, вест-эндского, печально прославленного своими стриптизершами и непомерными ценами. Дженни, когда Листон положил на нее глаз, работала в столовой айлингтонской начальной школы. Таких мужчин, как Листон, она никогда еще не встречала. Да и Тони тоже, если не считать одного случая, когда он пошел прикупить травку и обнаружил, что привычный ему продавец заболел, а вместо него всем распоряжается мужик, малость смахивающий на Листона, — высокий, представительный, в черном кашемировым пальто и дважды обернутом вокруг шеи полосатом итальянском шарфе.
Помимо двух машин и дома, стоявшего неподалеку от Александра-паласа, Листон обладал еще и немалым обаянием. Тони поначалу неохотно заглядывал на его вечеринки, и Листон всегда обходился с ним как с братом. Он почти идеально изображал телевизионных знаменитостей и рассказывал о них истории, которым, казалось, можно было верить; у него в доме имелся собственный кинотеатр и бар, в котором гость мог наливать себе выпивку, какую желал, и угощаться уже свернутыми косячками, лежавшими в большой стеклянной чаше. Когда же гости как следует набирались, Листон включал ультрасовременную, мощную караоке-систему и предлагал спеть. И сам подавал пример — вместе с матерым Марвином Гэем.[10]
Дженни он бросил, и это стало для нее потрясением. Она, похоже, утратила интерес к мужчинам. Подходил к концу ее третий десяток, она ухаживала за матерью, всегда находила какую-нибудь работу, хотя ни за одну из них Тони, к примеру, браться и в голову не пришло бы. А потом, в двадцать девять, вдруг удивила всех, выучившись на машиниста метро, — можно подумать, говорил себе Тони, что она пытается от чего-то спрятаться, вот и зарывается под землю.
Закончив смену, Дженни вернулась в свою квартиру. Никаких признаков Тони там не обнаружилось. Она сварила макаронные ракушки, заправила их томатным соусом, открыла пакет апельсинового сока и быстро поела — ей не терпелось усесться за компьютер.
Воскресными вечерами в «Параллаксе» всегда было не протолкнуться. Перебравшие в субботу люди вылезали из постелей поздно, полдня приходили в себя, а уже к вечеру проникались желанием поразвлечься перед началом новой недели.
В прихожей у Дженни стоял компьютер с большим плоским экраном, купленный ею на свои сбережения. Ее коллега из операторского зала депо показал ей, как чистить жесткий диск от загружаемой на него Тони громоздкой дребедени, тормозившей работу операционной системы. Дженни просмотрела содержимое диска и, не открывая, удалила из компьютера самую энергоемкую программу под названием «Белые девочки, черные жеребцы», а также две игры, в которых фигурировали сверхъестественно мускулистые мужики — они разъезжали в помятых армейских джипах с ракетными установками по разрушенным ядерной бомбой городам и, истребляя бандитов и полуголых баб, набирали очки.
Миранду Стар она в последний раз оставила в месте куда более приятном: на берегу Ориноко, где та строила дом. Чтобы оплатить его, Миранда заняла под пять процентов 200 000 вахо у ипотечного заимодателя, именуемого «Пойнтс-Вест», обязавшись выплатить долг в течение десяти лет. Что было почти выполнимо, поскольку работала она теперь косметологом. Вахо обменивались на фунты-стерлинги реального мира по фиксированному курсу, и Дженни не очень охотно сообщила данные своей кредитной карточки фондовой бирже «Параллакса», находящейся на острове Онирос.
Экономика «Параллакса» представляла собой производную от экономики реального мира, но требовала меньшего чувства ответственности. Тамошние биржевые торговцы отличались такой изобретательностью, что лишь немногие понимали суть гарантий, которыми они обменивались, а между тем барыши наживали колоссальные, тогда как потери, достигая определенного уровня, либо становились слишком сложными для точного их подсчета, либо делились на всех поровну. В случаях особенно серьезных потери поглощались Центральным банком, а их последствия для экономики «Параллакса» в целом сглаживались посредством сбора денег среди игроков, — те, кто денег, по простоте своей, не вносил, получали повышение налогов и розничных цен. Короче говоря, прибыли финансистов им же и доставались, а их потери распределялись согласно принципам демократии.
10