Выходные дни позволяли Вилсу побыть в офисе одному, без помех. Именно в эти часы он старался дать своему рыночному инстинкту полную волю, дабы тот мог отыскать верное направление действий, не отвлекаясь на электронную почту, телефонные звонки и вторжения подчиненных. Не то чтобы в этом офисе бывало когда-нибудь шумно — он и в рабочие дни казался большинству посетителей на редкость спокойным. Сам Вилс говорил мало, поскольку очень серьезно относился к вопросам безопасности. И хотя офис регулярно проверяли на наличие подслушивающих устройств, Вилс взял себе за правило не произносить вслух ничего такого, что могло бы, дойдя до чужих ушей, привести к неприятностям. Большую часть самых деликатных своих сделок он заключал в кофейне «Фолджер» на вокзале Виктория, либо в ресторане «Моти-Махал», стоявшем в Ватерлоо под закопченным мостом, либо — пользуясь одним из шести своих сотовых телефонов — в проулке, отходившем от Олд-Пай-стрит за «Пибоди Билдингс». Марк Безамьян, его человек в Нью-Йорке, говорил Вилсу, что девяносто пять процентов успешных судебных преследований, возбуждаемых органами власти, построены на компромате, полученном посредством перехвата электронной почты.
Вилс ею не пользовался. Своим клиентам и контрагентам, слишком влиятельным, чтобы их можно было игнорировать, Вилс предлагал обращаться к нему по довольно невнятному адресу execi@hlcapital.com, однако потребовал от своей технической службы заблокировать опцию «отправить» — это гарантировало, что он никогда не ответит даже на самое провоцирующее послание. Прибегал он еще к одной хитрости. Компания, которая поставляла средства защиты, предлагала свои услуги также по электронной почте, но поскольку ею никогда не пользовались, она не могла контролироваться властями.
Главным критерием при подборе секретарш в компании «Капитал высокого уровня» была беззвучность поступи. Менеджеры компании работали за толстыми дверьми звуконепроницаемых кабинетов; Вилс каждый день обходил офис, однако многолюдных совещаний избегал. Аналитики приходили к нему, и уходили, и писали свои отчеты на бесшумных клавиатурах. И все они были людьми худощавыми. Тучности Вилс не терпел, она раздражала скрытого в нем аскета. Мужчины компании носили темно-серые костюмы, никогда не темно-синие; красные и розовые рубашки были запрещены; от женщин требовались юбки по колено и черные чулки. В летнее время кондиционеры включались на полную мощность, в зимнее обогреватели накалялись так, что к ним опасно было притрагиваться. Вилс брал со своих инвесторов тридцать процентов от их ежегодных прибылей, но брал также — в виде вознаграждения за управление ими — и три годовых процента от стоимости фондов (без учета кредитного плеча), что позволяло ему, не ударяя пальцем о палец и даже не заключая новых сделок, зарабатывать далеко не один миллион в год. Так что оплата счетов за электричество для него проблемы не составляла.
За те двадцать семь лет, которые он проработал в финансовой сфере, неизменно верным осталось, на взгляд Вилса, только одно положение: единственный способ делать деньги состоит в том, чтобы иметь преимущество перед конкурентами. Никакому биржевому брокеру, сколь бы блестящим он ни был и какой бы интуицией ни обладал, не дано подолгу переигрывать рынок. Вилс перечитал все книги, посвященные «рациональным» рынкам; он вник в теории Мертона, Блэка и Шоулза относительно оценки фондовых опционов; взвесил на одной ладони две их Нобелевские премии, а на другой — черную дыру в триллион долларов, оставленную унизительным крахом хедж-фонда, в котором эти трое работали.
Все «теории», считал Джон Вилс, — чушь собачья. Если в течение года каждый день играть в очко, в выигрыше обязательно окажется игорный дом. Вилс знал это не понаслышке, поскольку его первый, приобретенный еще в четырнадцать лет рыночный опыт сводился к тому, что как раз он-то игорным домом и был. Его дядя, хендонский букмекер, показал юному Джону, как, определяя ставки для заезда, в котором участвуют десять лошадей, добиваться того, чтобы контора всегда была в выигрыше. Главное, учил он Джона, — быстрота реакции и постоянный перерасчет. В том, что касалось последнего, Джон оказался учеником попросту поразительным. В тринадцать лет ему удавалось просчитывать в уме ставки, которые надлежит предлагать по каждому из одиннадцати футболистов, прежде чем его дядя проделывал то же самое с помощью карандаша и бумаги. И скачки же научили его тому, что обыграть «контору» можно, только владея информацией. Если тебе известно, что жокей, придерживая Рози Звездную Пыль в трех заездах, добился того, что на нее начали ставить 18 к 1, и что в следующем заезде он даст ей полную волю, ты и вправду можешь обыграть букмекера, поставив на ее победу. И поспорить с такой осведомленностью никакая компьютерная модель и никакой алгоритмический прогноз не способны.