— «Эклер дю Риу» обошла молчанием комическую сторону дела… Но моя профессия состоит в том, чтобы быть нескромным… И еще… Вскоре я передам вам фотографию одной интересной штуковины. Какой-то научный прибор. Снимок я сделал в кухне у учителя.
— И выдумаете, что…
— Что предмет принадлежит лицею? Не знаю.
— Это интересно. Присылайте побыстрее!
Когда они выбрались на вершину террикона, учитель сказал:
— Конференция должна увенчаться успехом.
— Ну, конечно! Триумфом! — пробормотал Альдо.
Клод Паскье натянуто улыбнулся:
— Откуда столько сарказма?
И тут Альдо дал выход клокотавшему в нем гневу.
— Какие могут быть сомнения в успехе! Состав аудитории известен: полсотни борцов за охрану окружающей среды, их семьи да несколько друзей. Все они уже давно осознали вред загрязнения! Вы ничем не рискуете!
— Ну, тогда чем же, по-твоему, мы должны заниматься? У тебя есть конкретные предложения?
— Давайте обратимся ко всему населению!
— Ишь, как просто… Может, подскажешь, как собрать под одной крышей сто двадцать тысяч человек? Как избежать столкновения с охранниками? Как сделать, чтобы они не сорвали конференцию?
— Вы ведь назначили конференцию на следующее воскресенье? День официального открытия нового водопровода?
— Да.
— Значит, весь город будет на улице. Люди так истосковались по чистой воде в кранах, что ни за что не пропустят такого события! Надо, чтобы вас услышали все!
— Фантазии…
— Послушать вас, любая акция либо невозможна, либо вредит движению!
— А, ты снова за свое. Тебя не убедили мои слова?
— Господин учитель, город медленно душит нас, многих он уже сожрал… Год назад вы говорили иначе!
— Альдо, ты говоришь о городе, как о чудовище…
— Он и есть чудовище!
— Если считать, что речь идет о математическом множестве, некоем числе одушевленных объектов, движимых одним эгоизмом, — при таком подходе город действительно выглядит монстром. Я же вижу людей, живущих в нем. Это отец Буке, Дельпеш, Леонар… Я не зря называю их имена. Они тебе известны. Это мужественные люди?
— Безусловно!
— Однако они наши убежденные противники. Разве за это их надо убивать? По-твоему, Альдо, город бесчеловечен. И будь твоя воля, ты в гневе безжалостно раздавил бы его. Но ведь одновременно тебе придется расправиться и с собственной семьей, с друзьями, соседями, с самим собой!
— Вы ошибаетесь! Я люблю наш город. Даже таким, как он есть, — больным, искалеченным, ненавидящим все и вся. Иногда он празднично улыбается… И тогда его улицы похожи на материнские руки; Еще маленьким я хорошо его знал — «от статуи Герцога до Витарелли»! Это был огромный прекрасный мир! Квартал Поющей Славки, кривые улочки, крохотные площади, дома с выходами на две улицы, переплетения лестниц и огороды на холме — я знал там каждый камушек. Рай, откуда я возвращался грязным, усталым и счастливым. Город нянчился со мной, ласково убеждал вернуться домой. Ведь дом — особое место… Мы часто меняли жилье, но всегда казалось, что его выбирает нам город!
Дом в Тупике… Я иногда наведываюсь к нему: четырехэтажное грязное здание, осклизлые, никогда не знавшие солнца стены, крохотный замусоренный дворик, где бакалейщик хранил ящики с бутылками… Но, пока я рос, город потихоньку отдалялся от меня, отталкивал от себя…
Клод Паскье молча слушал, понимая, что Альдо нужно выговориться, оправдать свою непримиримость.
— Мир ширился, перешагнув границы, где часовыми были Герцог и Витарелли… В лицее я узнал, что за птичка славка, и понял, что никогда не слышал, как она поет! Раз или два мне посчастливилось увидеть небо, звезды… Но обычно, распахивая утром окно, я вижу застилающий улицы туман. Я быстро узнал, что значит плотный слой тумана, весь день стоящий над крышами. И вчера, и позавчера, и ежедневно…
Я всегда вспоминаю город, о котором мне рассказывал дед, старый шахтер. Через его кварталы проходили рельсы, по которым катили вагонетки с углем — их почтительно пропускали автомобили. Уже тогда на всем лежал слой жирной пыли, подточенные подземными галереями улицы иногда обрушивались вместе с домами.
Город породила промышленность. Его создатели хотели блага. И говорили они красиво, эти мечтатели или лгуны — я даже не знаю, как их правильно называть, сами они предпочли поскорее укатить в другие, более приятные места.
Заводов прибавилось. Если раньше люди жили у мертвой реки, то теперь они познакомились с лысыми холмами… Они принимали разорение природы как неизбежное зло, мирились с ним. Город стискивал их в серых стенах, о которые разбивали голову самые непокорные. Город расправлялся со всеми. И однажды мой дед, отдавший жизнь городу, прозрел. Он увидел, что угольные шахты умерли, а сам он живет на умирающей улице, где дома превратились в развалюхи, куда детишки заглядывали только ради любопытства. Хозяева города продолжали свою деятельность за его пределами, отрубив от громадного бесформенного тела «ненужные» придатки!