А еще, он никогда не получал писем. Вы же понимаете, связь на такие расстояния – дело ненадежное и дорогостоящее. Поэтому наше руководство отчитывается чуть ли за каждый байт принятый или переданный главной антенной. Но то-же самое начальство прекрасно понимает, что такое весточка от родных для того, у кого дом за полторы астрономические единицы от базы, поэтому для личной переписки почти не существует ограничений. И одному только нашему Сидорову никто не писал. Само такое молчание наводило на мысль о том, что разрыв с семьей у него будет посерьезней чем простое "разъехались и остались друзьями", но подробностей мы не знали и узнать не стремились.
Маршрут у нас с Сидоровым был несложный и круговой, по гребню холма, который, как и многие другие формации на планете представлял собой каменную осыпь с одной стороны и отвесный обрыв с другой. Образовали его частые в этих местах песчаные бури, дующие всегда в направлении вращения Марса. Базу, от греха подальше расположили с наветренной стороны холма, что ставило ее под удар стихий, зато избавляло от возможных обвалов. Нам предстояло подняться по осыпи с одной стороны, пройтись по гребню вдоль обрыва, спуститься вниз по другому краю осыпи и подойти к базе с противоположной стороны. Никаких особых трудов нам не предстояло, лишь контроль показаний приборов, да полевое тестирование некоторых из них. Но если кто думает, что подъем по неверному нагромождению камней подобен легкой пробежке по барханам, то он ошибается вдвойне. Во-первых, бегать по легкому, рассыпающемуся песку барханов тоже не так-то просто. Приезжайте к нам в Эль-Фуджейру, сами убедитесь. А тут вам каменная осыпь и не говорите мне, что сила тяжести на Марсе втрое ниже, потому что тяжелый скафандр с лихвой это компенсирует. Но нам не привыкать, поэтому вскоре мы поднялись на гребень и остановились, завороженные отрывшимся видом, во всех отношениях неземным. Теперь такого на Марсе и не увидишь и я даже немного, совсем чуть-чуть, жалею об этой навеки ушедшей красоте марсианской пустыни. Перед нами открылся кратер, обрамленный песчано-красными горами с трех сторон и открывающийся в четвертую, туда, куда уносились бурые джинны песчаных бурь. Там, всеми оттенками желто-красно-бурого переливалась пустыня в лучах маленького марсианского солнца.
– Посмотри, Хамид – сказал Сидоров – Кажется дождик собирается.
Он, разумеется шутил. Сейчас это не так очевидно, ведь вчера пополудни прошел ливень, да и эти тучки мне чего-то не нравятся. Но в те времена это была дежурная шутка, только Сидоров тогда не улыбнулся. Он ведь вообще никогда не улыбался, просто считал себя обязанным шутить время от времени, чтобы в его присутствии нам не было так уныло. Но я тогда тоже не улыбнулся. Сидоров посмотрел на меня, пожал плечами, насколько это возможно в скафандре, и решил выпить сока. Березового сока, как потом выяснилось. И тут ему пришло письмо.
Я потом много раз его видел, это письмо, да и остальные тоже. В нем было одна строчка текста, рисунок и подпись под ним. В первой строчке было только слово: "прости", без знаков препинания. На рисунке, выполненным детской рукой были нарисованы три человечка, держащихся за руки: маленький посередине, большой справа и совсем уже гигантский слева. Это было необычно, потому что графику связь обычно не пропускала из-за ограниченной пропускной способности канала. Но там, в земном центре связи сидел кто-то небезразличный и письмецо для Сидорова чудесным образом пошло под грифом "Особо срочно, Чрезвычайной важности". А может быть, их было несколько, этих людей, знающих космонавта Сидорова и имеющих кое-что за душой. Поэтому, рисунок прошел все фильтры и брандмауэры, за какие-то восемь минут пересек половину области эклиптики, не задержался на маршрутизаторе базы и высветился на планшете сидоровского скафандра. Под рисунком было написано: "папка, мы тебя любим" и стояло три восклицательных знака. Думаю, что Сидорову хватило бы и одного.