В ту пору и старик вернулся, незнамо откуда. Ни с того ни с сего, свалился, как снег на голову. Оборванный, седой, морщин на лице – едва признать можно. Ни коня, ни доспеха, ни спутников верных. Лишь осанка по-прежнему царская. И вот, что чудно – ни один караул, ни дальний, ни ближний его не видал. Как он через заставы прошел явные да тайные – до сих пор неведомо.
Старшой, понятно, не обрадовался, опасаясь, что старик снова самолично править станет, а его в опалу. Но и получаса не прошло, как выяснилось, что беспокойство напрасным было – выжил гость нежданный из ума. Сперва, только доложились, что старик, почитай, через минуту в терем зайдет, спал с лица старшой. Однако быстро себя в руки взял. Плащ свой парадный накинул, улыбку на лицо приклеил порадостнее, вышел во двор – встречать. Уже и руки раскинул для объятий.
Да старик, не дошедши до старшого десятка шагов, запнулся, словно наткнулся на стену каменную. А потом, тихо бормоча что-то под нос, вовсе бочком-бочком отходить стал. После остановился, палец послюнявил, ветер проверил – с какой стороны дует, принюхался, жадно, со свистом забирая ноздрями воздух… И пошел напрямки, как по струне, через огороды и кустарник к домику, где маманя наша померла, его не дождавшись. Домишко с той поры заколоченным и простоял. Старик оторвал доски с двери одним широким, как рубаху от ворота, движением, зашел внутрь, да там и обосновался. Либо сидел безвылазно, каракули чудные на бересте царапал, разговаривал сам с собой какой-то околесицей. Либо травки-муравки собирал по окрестным лесам – щепки да мусор всякий. После – то в веники небольшие связывал и развешивал на просушку, то в костер кидал, да на дым глядел, пока глаза не покраснеют. А то узоры странные выкладывал. Глянешь на тот узор – вроде бы красиво, только тревогой какой-то веет. А еще, чем дальше, тем больше во время занятий своих смурнел лицом старик. В первые недели еще, случалось, пробегала по его лицу тень улыбки – когда, скажем, утро выдалось погожее, и ветерок теплый ласково по лицу гладит. Но вскоре только сильнее хмурились стариковы брови на загорелом лице, да лоб, и без того изрезанный морщинами, бороздили все новые складки.
Старшой, как увидал, что опасности от старика никакой, стал время от времени над ним подшучивать. Не то, чтобы там постоянно изводил, как мелкого в свое время, но исподтишка пакостил регулярно. Я его одергивал, конечно, когда замечал, но, понятно, с опаской. Это ж, как ни крути, старшой. Встанет не с той ноги, и неважно, есть на тебе какая вина или нет, брат я ему там или кто – кивнет молодцам своим – и загнешься в порубе с голодухи, али сразу рыбам на корм…
Со временем старик вылазки свои в лес прекратил, сидел, носа на улицу не показывая. Но ведовство свое не бросал – наоборот, по слухам, даже спал урывками по часу, по два. И вот, в одну ночь, на всю округу раздался треск и грохот ужасный. Подскочил я спросонья. Не сразу и сообразил, в какой стороне гремит. А как прикинул – сразу понял, что со стороны развалюхи стариковской. Помчался туда, ног не чуя…
Домишки не осталось – дымились лишь обгоревшие руины двух стен, с одного из углов. Остальное – даже не в труху, не в угли, а в пепел сгорело. Как будто дракон дыхнул огнем от души.
Уже потом, вспоминая ту ночь разнесчастную, понимал я, задним умом, что впору было удивиться мне, и не раз. Во-первых, раскат грома с молнией (все-таки драконов у нас отродясь не водилось) никого, кроме меня не разбудил. И, пока не выскочил я на улицу, бежал по пустым коридорам. Да и во дворе уже должен был сбежаться народ. Пускай не из любопытных зевак, но уж караульные-то! Во-вторых – молния молнией, а дождя за всю ночь так ни капли и не пролилось. Да и день вчерашний был тихим, безветренным, и на небе чисто и пусто, как у праведника в келье. А уж в-третьих-то, сам Бог велел удивиться, когда в нескольких саженях впереди меня разглядел я бегущего мелкого! Он и днем-то из каморки своей нечасто вылезал на свежий воздух, а уж ночью…
Но это я после таким внимательным стал. Тогда же, следом за мелким, запыхавшись, выбежал я к пепелищу – и увидел в чудом уцелевшем углу дома неподвижно лежащего старика…