Слова Тука мне не понравились. Мысль о том, что в обитаемом помещении воздух гораздо хуже, чем в этой клоаке, не вдохновляла.
— Этот старик ходить может?
— А кто его знает. Лежит, поглядывает в потолок. Не видел я, чтобы он поднимался.
— Ну так сходи и подними. Приведи сюда. Мне с ним поговорить надо.
— Время позднее. Может, лучше утром?
Справедливо заметил… Будить старика как-то нехорошо. С другой стороны, вдруг он не спит?
— Тук, проверь. Если он дрыхнет, то не трогай. А если нет, тогда тащи.
— Да по нему не поймешь. Глаза открыты, но вроде как и не в сознании. У стариков бывает, если сильно дряхлые. А этот рассыпается совсем. Того и гляди окочурится. Ставлю золотой против дырявого медяка, что до весны не дотянет.
— Вот видишь! А ты мне доказывал, что надо по весне сюда ехать. Весной было бы поздно.
— Ваша правда. Да только и сейчас поздновато. Старик этот, похоже, совсем из ума выжил.
— Приведи его, и проверим.
Заслышав шум в невысоком узком лазе и заметив там отблески света, я, еще не видя Тука, догадался, что он возвращается не один. По запаху. Кто бы ни был его спутник, воняло от него тошнотворно. Легкий, едва ощущающийся сквозняк, пронизывающий древний бункер, выдал это издали.
Я не ошибся. Горбун, выбравшись из лаза, вытащил за собой весьма колоритного старика. Такой будет иметь успех в фильмах, где присутствуют сцены с восстанием из склепов древних покойников. Покрой бинтами — отличная мумия получится. Выйдет существенная экономия на гриме — он здесь ни к чему.
Сухое существо с грязными седыми волосами, небрежно обрезанными на уровне плеч, обмотанное непонятно на чем держащимся тряпьем. Желтое лицо с носом-клювом, выдающимся над впалыми морщинистыми щеками, трясущиеся руки, подгибающиеся ноги. Глаза и впрямь будто неживые — никаких эмоций. Только бесконечная усталость и тоска. Я не смог поймать его бегающего взгляда, да и не стремился. И без этого понял, что разговор получится непростой.
— Тук, ты его разбудил?
— Нет.
— А чего он скулит?
— Да кто ж его знает?! Боится, наверное.
— Эй! Уважаемый! Не бойтесь, мы вас не тронем.
В ответ старик заскулил еще сильнее.
— Да что это с ним?!
— Так чужих давно не видел. И вообще думает, что мы его выгоним.
— Куда выгоним?
— Да на улицу. Местные, похоже, давно это хотят сделать. Еды нет, а кормить его приходится. Толку с такого?
— Да уж… порядочки у них…
— Не от хорошей жизни. Чего еще ждать от тех, кто под землей почти безвылазно сидит?
— Дедушка. Да не тряситесь вы. Мы же вам ничего не сделаем. Просто поговорим. Вы меня понимаете?
Реакции ноль, если не считать все тех же скулящих звуков. Мне не по себе стало от такой картины. Я, конечно, знаю, что этот мир — не райское местечко, но впервые вижу, чтобы человека довели до такого состояния. Голод не голод, а стариков уважать надо — все такие будем.
Или я чего-то в голоде не понимаю…
Тук, пошарив за пазухой, вытащил черствую лепешку, отломил кусочек, протянул старику:
— Держи, болезный. Ешь. Это вкусно.
Тот, прекратив скулить, впервые взглянул на мир почти осмысленно, с немалой толикой настороженности и алчности. С полминуты неподвижно смотрел на угощение, будто гипнотизируя добычу, затем неуверенно протянул трясущуюся руку, сжал пищу кончиками пальцев, резко выхватил, забросил в рот. Торопливо жуя, заскулил еще сильнее, из глаз хлынули слезы.
— Да не бойся ты, не отнимем, — начал утешать его Тук. — Вкусно? Еще хочешь?
Старик, сухо прокашлявшись, лихорадочно затряс головой.
— Так и знал, что хочешь. Кушай-кушай, дедушка. А теперь поговори с сэром стражем. Как только он тебя поспрашивает, я всю лепешку отдам. Не бойся, не обману. Сэр Дан, говорите, чего хотели. Такие как пожуют немного, сразу соображать начинают. Но ненадолго. Так что не медлите.
Поднявшись, я присел на какой-то длинный низкий предмет, прикрытый ветхой шкурой. Неудобно — похоже, под ней колода сучковатая. Но других «стульев» в помещении нет — буду довольствоваться этим.
— Скажите, вы правда помните стража Буониса?
Поначалу старик не отреагировал, но, когда Тук помахал у него перед глазами лепешкой, скрипучим шепелявым голосом тихо произнес:
— Я помню сэра Буониса. Отдайте хлеб.
— Дай ему.
— Рано. — Тук покачал головой. — Для него это много. Как наестся — осоловеет и слова не скажет уже.