— Ладно. Вы слышали? Поговорим — тогда получите. Вы хорошо помните стража?
— Я мало что помню. Но я помню, что мой отец служил у него.
— Буонис был очень стар. Наверное, часто болел. Ты помнишь, как он болел?
— Нет. Он был крепким. Но старым.
— Уважаемый, Тук даст вам мешок еды, если вы вспомните, как болел сэр страж. Неужели он всегда был крепким и здоровым? Вспомните, пожалуйста, это очень важно.
— Он дряхлел. Не так сильно, как я, но дряхлел. А потом это проходило.
— Проходило? Как?! — вскинулся я.
— Я… Я не знаю… Я не могу это знать… — В глазах старика опять показались слезы.
— Вспомни. Пожалуйста, вспомни. Как это происходило? — Я едва за плечи его не ухватил, чтобы потрясти и тем самым запугать окончательно, — успел остановить уже тянущиеся руки. — Ты же видел его? Он что — просто так изменялся? Или что-то делал для этого?
— Никто не видел, как он это делает. Страж уходил от всех.
— Ну хорошо. Уходил. Куда уходил?
Старик, обернувшись, ткнул в сторону лаза:
— Туда он шел. На юг. К Черному озеру. И дальше. По реке. Я уже не помню, как она называется. Никто туда не ходил и не ходит. Проклятые места. Тропа Погани.
— Тропа Погани?
— Да. Старая дорога. К границе. Совсем старая. Говорят, она и на дорогу не похожа. Ущелье узкое и темное. Нечистое место. Тьма рядом. Кирт древний. Всякое случается. Нет там людей. А страж ходил к той реке. Сам ходил. Только лошадь брал. Если за ним кто-нибудь пробовал идти, то гневался сильно. Его провожали до озера, а затем оставляли одного. Потом, спустя время, он выходил к Мальроку и оттуда возвращался домой. Я все рассказал, дайте мне хлеб.
— Нет. Ты не рассказал главного. Вот дряхлость его как пропадала? Уходил он, когда старел, — а дальше? Что с ним потом было?
— Когда он возвращался… Когда я начал дряхлеть, то стал жалеть, что не умею делать так, как он…
— Он становился молодым?
— Нет. Не совсем. Не знаю. Он будто десять лет прожил, но как-то не так. Будто время назад для него текло. Но глаза его оставались старыми. У него был очень усталый взгляд. А после того, когда возвращался, усталости в нем становилось больше. И боли. Я был ребенком. Мне было страшно, но и любопытно. И я отважился его спросить. Он тогда ответил: «Мы — не люди, мы — стражи. Чтобы продолжать жить, мы должны отдавать свою жизнь до последней капли, и только тогда все начинается заново». Я попросил взять меня с собой, чтобы посмотреть, как он это делает, но Буонис отказал. Никто не должен был этого видеть. Свой путь надо пройти в одиночку. Так он сказал. Мне можно взять хлеб?
Я пытался спрашивать по-разному, но старик, похоже, и в самом деле больше ничего не знал.
Картина вырисовывалась простая и непонятная. Страж Буонис прожил на побережье Межгорья немало лет. Мужчиной он был крепким, но возраст брал свое. И когда нехорошие изменения накапливались (почти как у меня сейчас), он поступал одним и тем же способом: брал коня, оружие, небольшой запас продуктов и отправлялся в долину речки, впадающей в самое южное озеро здешнего «водного ромба». Проведя там некоторое время, он возвращался через Мальрок.
Я было заподозрил, что страж ездил еще дальше, в опоганенные земли, но старик заявил, что дозоры на границе никогда его не замечали. Пройти мимо них там затруднительно — через обрывы горной гряды существовало лишь несколько узких проходов. Как ни хитри, но хотя бы след оставишь.
После отлучки страж возвращался обновленным человеком. Полным сил. Здоровым. И в таком состоянии находился несколько лет — до очередного загадочного вояжа.
Что он там делал? Никому не известно, ведь он ходил один.
Боги, как же я хочу это знать!
Но подробностей из старика выдавить не удалось. Чудо, что он хотя бы это вспомнил. Приказав Туку наградить его продовольственной премией, я завалился спать, вместо подушки использовав все тот же кусок колоды, прикрытой дурнопахнущей шкурой. Мне уже плевать на такие мелочи — слишком трудный день для инвалида.
Да и вечер тоже.
Глава 4
Непопулярные решения
Утро не заладилось.
Во-первых, проснувшись, я тут же об этом пожалел. Ведь пока похрапываешь, все так замечательно — ничего плохого не чувствуешь. А стоит глаза продрать — и наваливается… Болело абсолютно все. Суставы крутили десятки невидимых инквизиторов, простуженное горло резали ржавыми ножами, в голове поселился неутомимый садист с электрической дрелью. Похоже, надо было сюда еще раньше выдвигаться — процесс распада резко ускорился.
Во-вторых, еще не поднявшись, я ощутил запах разложения. Его почему-то принято называть сладковатым, но тот, кто это придумал, видимо, ни разу в жизни не видел сахара. Непереносимая мерзость легко перебивала обычную местную вонь, а ее происхождение было загадкой. С перепугу решил было, что от меня нести начало, но, к счастью (или к горю), ошибся. Источник выдал себя податливой мягкостью под головой. Никогда не поверю, что за ночь деревянная колода станет мягкой.