Парикмахер, повернувшись к нему спиной, наводил порядок на столике.
– «Два года обещаний, – процитировал он по памяти. – И все то же чрезвычайное положение, та же цензура, те же чиновники».
Увидев в зеркале, что судья Аркадио все прочитал, он сказал ему:
– Передайте другому.
Судья Аркадио снова спрятал листовку в карман.
– А ты смелый!
– Если бы я хоть раз в ком-нибудь ошибся, – сказал парикмахер, – меня бы уже давным-давно продырявили. – А потом, став совсем серьезным, добавил: – Смотрите, судья: никому ни слова!
Выйдя из парикмахерской, судья Аркадио почувствовал, что во рту у него совсем пересохло. Он попросил в бильярдной две двойные порции крепкого и, выпив их одну за другой, понял, что времени впереди у него еще много. Как-то в страстную субботу, еще в университете, он, чтобы воспитать в себе силу воли, прибегнул к крайнему средству: совершенно трезвый, зашел в уборную какого-то бара, посыпал себе порохом шанкр и поджег.
Когда он попросил четвертую двойную порцию, дон Роке налил ему меньше.
– Если вы будете двигаться такими темпами, – улыбнулся хозяин заведения, – вас, как тореадора, придется выносить на плечах.
Судья Аркадио тоже улыбнулся, но одними губами – глаза его оставались потухшими. Через полчаса он пошел в уборную, помочился и, перед тем как выйти, скомкал листовку и бросил ее в дыру.
Вернувшись к стойке, он увидел рядом со своим стаканом бутылку, на которой чернилами был отмечен уровень жидкости.
– Это я сделал специально для вас, – сказал дон Роке, лениво обмахиваясь веером.
Они были одни в заведении. Судья Аркадио налил себе полстакана и не спеша начал пить.
– Знаете что? – сказал он.
Не поняв, слышит его дон Роке или нет, судья Аркадио продолжал:
– Еще будет заваруха.
Дон Сабас был занят отвешиванием на кухонных весах своего маленького, как у птички, обеда, когда жена сказала, что снова пришел сеньор Кармайкл.
– Скажи ему, что я сплю, – шепнул он ей на ухо.
И, правда, уже десятью минутами позже он спал. Когда он проснулся, воздух был горячим и жара парализовала весь дом. Шел уже первый час.
– Что тебе снилось? – спросила у него жена.
– Ничего.
Она не будила его, дожидаясь, чтобы он проснулся сам. Через минуту она вскипятила шприц, и дон Сабас сделал себе в бедро укол инсулина.
– Уже года три как тебе ничего не снится, – сказала жена, запоздало выражая разочарование.
– Черт побери! – крикнул он. – Чего ты от меня хочешь? Нельзя видеть сны по заказу!
Как-то раз, несколько лет тому назад, дон Сабас, задремав ненадолго после обеда, увидел дуб, на котором вместо цветов росли бритвы. Правильно истолковав этот сон, жена выиграла по лотерее.
– Не увидел сегодня, увидишь завтра, – примирительно сказала она.
– Ни сегодня, ни завтра! – раздраженно ответил дон Сабас. – Не воображай, что я буду видеть сны специально для твоих глупостей.
Он опять прилег на постель, пока жена наводила порядок в комнате. Все режущие и колющие предметы были уже давно отсюда изгнаны. Через полчаса дон Сабас медленно поднялся, изо всех сил стараясь не давать воли гневу, и стал одеваться.
– Так что же сказал Кармайкл? – спросил он ее.
– Зайдет позднее.
Они заговорили снова, только когда сели за стол. Дон Сабас клевал по крошке свою нехитрую диету, а она поставила перед собой обильный завтрак – явно чрезмерный, если посмотреть на ее хрупкую фигурку и томное выражение лица. Она долго раздумывала, прежде чем решилась задать вопрос:
– Чего он хочет?
Дон Сабас даже не поднял головы.
– Чего он может хотеть? Денег, конечно.
– Так я и думала, – вздохнула жена и с сочувствием продолжала: – Бедный Кармайкл! Через его руки, и уже столько лет, проходят целые груды денег, а ему приводится жить на подаяния.
Говоря, она постепенно утрачивала интерес к завтраку.
– Дай ему, Сабасито, – сказала она. – Бог тебя наградит.
Жена положила на тарелку крест-накрест вилку и нож и с любопытством спросила:
– А сколько ему нужно?
– Двести песо, – невозмутимо ответил дон Сабас.
– Двести песо?
– Представь себе!
В отличие от воскресений, которые были самыми загруженными его днями, понедельники у дона Сабаса были обычно спокойными. Он мог часами дремать у себя в конторе перед электрическим вентилятором, в то время как скот в его стадах рос, тучнел и умножался. Сегодня, однако, не выдалось ни одной свободной минуты.
– Все из-за жары, – сказала она.
В бесцветных зрачках дона Сабаса снова сверкнула искра раздражения. В узкой комнате со старым письменным столом, четырьмя кожаными креслами и грудами сбруи по углам жалюзи были опущены и воздух был теплый и клейкий.
– Возможно, – согласился он. – Никогда в октябре не бывало такой жары.
– Пятнадцать лет назад, в такую же самую жару было землетрясение, – сказала жена. – Помнишь?
– Не помню, – рассеянно ответил дон Сабас. – Ты прекрасно знаешь, что я никогда ничего не помню.
А к тому же, – неожиданно зло огрызнулся он, – сегодня у меня нет никакого желания говорить о несчастьях.
Он закрыл глаза и, скрестив руки на груди, сделал вид, что засыпает.
– Если придет Кармайкл, – пробормотал он, – скажи ему, что меня нет.
Взгляд его жены стал умоляющим.
– Ты плохой человек, – сказала она.
Он не ответил ей. Она вышла, бесшумно затворив за собой дверь из проволочной сетки.
Уже вечерело, когда дон Сабас, поспав по-настоящему, открыл глаза и, словно сновидения не кончились, увидел перед собой алькальда, терпеливо дожидающегося его пробуждения.
– Такому человеку, как вы, – улыбнулся алькальд, – ложась спать, следует закрывать глаза.
Дон Сабас ни одним мускулом лица не выдал своей растерянности.
– Для вас, – ответил он, – двери моего дома всегда открыты.
Он протянул было руку позвонить в колокольчик, но алькальд остановил его.
– Не хотите кофе? – спросил дон Сабас.
– Сейчас не хочу, – сказал алькальд, обводя комнату тоскующим взглядом. – Здесь было так хорошо, пока вы спали. Будто я был в другом городке.
Дон Сабас потер глаза.
– Сколько сейчас времени?
Алькальд посмотрел на свои ручные часы.
– Скоро пять. – А потом, выпрямившись в кресле, мягко спросил: – Поговорим?
– Похоже, – сказал дон Сабас, – что ничего другого мне не остается.
– Как и мне, – уверил его алькальд. – В конце концов, это уже ни для кого не секрет. – И с той же спокойной непринужденностью, без единого резкого слова или жеста продолжал: – Скажите, дон Сабас, сколько голов скота, принадлежащего вдове Монтьель, угнали по вашему приказу из ее стойл и переклеймили вашим клеймом с тех пор, как она предложила вам купить его?
Дон Сабас пожал плечами.
– Не имею ни малейшего представления.
– Я думаю, вы помните, – сказал алькальд, – как это называется.
– Кража скота, – отозвался дон Сабас.
– Именно, – подтвердил алькальд. – Предположим, например, – все так же спокойно продолжал он, – что за три дня угнали двести голов.
– Если бы! – вздохнул дон Сабас.
– Значит, двести, – сказал алькальд. – Вы знаете условия: с каждой головы пятьдесят песо муниципального налога.
– Сорок.
– Пятьдесят.
Молчание дона Сабаса было знаком согласия. Он сидел, откинувшись на спинку пружинящего кресла, вертел на пальце кольцо с черным блестящим камнем, и сто взгляд был прикован к воображаемой шахматной иске.
Алькальд смотрел на него пристально и без малейшего намека на жалость.
– Но это еще не все, – продолжал он. – С сегодняшнего дня весь скот из наследства Хосе Монтьеля, у кого бы он ни оказался, находится под защитой муниципалитета.
Ответа не последовало, и он продолжал:
– Эта бедная женщина, как вам известно, совсем рехнулась.
– Ну а Кармайкл?
– Кармайкл, – сказал алькальд, – уже два часа находится под охраной.
Дон Сабас окинул его взглядом, который можно было счесть при желании как восхищенным, так и растерянным, и вдруг, затрясшись в неудержимом