— Да, госпожа.
— Поэтому тебя так и назвали?
Мордред поколебался, не понимая, к чему клонит собеседница.
— Я так думаю, госпожа.
— Ты так думаешь, — небрежно уронила королева, заботливо расправляя складки платья. Только ее главный советник да Габран, нынешний фаворит, хорошо знавшие Моргаузу, догадались, что следующий вопрос — не праздное пустословие. — И ты никогда не спрашивал?
— Нет, госпожа. Но я умею много чего другого, не только рыбачить. Я режу торф, крышу могу дерновать, и стену складывать, и лодку чинить, и… и даже доить козу…
Мальчик неуверенно умолк. По залу прокатился приглушенный смех, и сама королева не сдержала улыбки.
— И лазаешь по утесам не хуже помянутой козы. За что, — добавила королева, — мы все должны быть признательны.
— Да пустяки, — отозвался Мордред, вновь обретая уверенность.
И в самом деле, причин для страха нет. Королева и впрямь мила и любезна, как уверяла Сула, и ни капельки не похожа на ведьму, что ему рисовалась; и разговаривать с ней на удивление просто. Мальчуган поднял взгляд, улыбнулся.
— А Гавейн сильно растянул связку? — полюбопытствовал он.
В зале снова зашептались. «Гавейн», ничего себе! Да от века того не водилось, чтобы рыбацкий сын беседовал с королевой, держась прямо, точно один из юных принцев, и глядя ей в глаза. Но Моргауза словно не заметила ровным счетом ничего необычного. И на ропот внимания не обратила. Она по-прежнему не сводила с мальчика испытывающего взора.
— Не слишком. Ногу попарили и перевязали, так что он уже ходит, и без особого труда. Завтра снова сможет упражняться с оружием. И за это он должен благодарить тебя, Мордред, как и я, впрочем. Повторяю, мы преисполнены признательности.
— Ваши люди очень скоро отыскали бы его, а я бы ссудил им веревку.
— Но этого не произошло, и ты сам дважды спускался вниз. Гавейн рассказывает, что место это крайне опасное. Его следовало бы выпороть за то, что лазал по скалам, хотя он таки добыл для меня двух превосходных птиц, отрицать не приходится. Но ты… — Закусив алую нижнюю губку, королева задумчиво созерцала гостя. — Тебе причитается какое-нибудь доказательство моей признательности. Чего бы ты хотел?
Не на шутку растерявшись, Мордред вскинул глаза, сглотнул и залепетал что-то об отце и матери, их нищете, о приближении зимы и о латаных-перелатаных сетях, но королева оборвала его на полуслове.
— Нет, нет. Это все для твоих родителей, но не для тебя. Для них я уже отобрала подарки. Покажи ему, Габран.
Светловолосый красавец, стоявший рядом, нагнулся, извлек из-за кресла ларец и откинул крышку. Внутри Мордред различил разноцветную шерсть, тканое полотно, плетеный кошель, в котором поблескивало серебро, закупоренную флягу с вином. Мальчик вспыхнул, затем побледнел. Происходящее вдруг показалось ему нереальным, точно во сне. Случайная встреча на утесе, слова Гавейна о награде, повеление явиться в чертог королевы — все это будоражило и увлекало, ибо обещало внести хоть какое-то разнообразие в монотонную рутину его жизни. Мальчуган явился во дворец, рассчитывая самое большее на серебряную монетку, на доброе слово из уст самой королевы, может статься, на какое-нибудь лакомство, — глядишь, перед уходом и удастся выпросить что-либо во дворцовых кухнях. Но это… красота и милость Моргаузы, невиданное великолепие зала, роскошные дары для родителей… а ему самому, похоже, сулят нечто большее… В смятении, с неистово колотящимся сердцем, Мордред смутно ощущал, что все это сверх меры. Что-то здесь кроется. Что-то кроется во взглядах, которыми обмениваются придворные, и в том, как смотрит на него Габран — задумчиво и словно потешаясь про себя. Что-то непонятное, однако внушающее тревогу.
Габран с щелчком захлопнул крышку, но, когда Мордред потянулся к ларцу, Моргауза удержала его.
— Нет, Мордред. Не сейчас. Мы позаботимся о том, чтобы доставить ларец еще до наступления сумерек. Но тебе и мне есть о чем поговорить, верно? Что пристало отроку, перед которым будущий король этих островов в великом долгу? Ступай со мной. Мы обсудим это наедине.
Королева поднялась. Габран подоспел к ней, подставляя локоть, но, оставив жест без внимания, она сошла с возвышения и шагнула к мальчику. Тот неумело принял протянутую руку, но неким непостижимым образом Моргауза обратила неловкость в исполненный грации жест: унизанные кольцами пальчики легли на его запястье, словно рыбацкий сын был придворным, провожающим ее к выходу. Теперь, когда они оказались рядом, стало видно: Моргауза лишь немногим выше гостя. От нее распространялось благоухание жимолости и знойных летних дней. У Мордреда закружилась голова.