Она повернулась к брату:
— Что ты скажешь, Джой?
— Да, я напишу, — ответил он. — Но не стану обещать, что вернусь домой, Я Джоша одного не оставлю.
— Ну хорошо, пусть так. Лишь бы мама знала, что вы живы.
Джой дал мне прочесть, что написал. Он писал, что мы в Небраске, дела у нас идут хорошо. Пусть они не беспокоятся, он будет им иногда писать. Вот и все. Ни намека на то, как нам не самом деле достается. Но старуха права пусть знают, что мы живы. Она дала Джою несколько конвертов с марками и взяла с него слово, что он будет регулярно писать родителям.
После обеда мы с сожалением покинули этот домик, где впервые за долгое время помылись, отдохнули и наелись досыта. Жаль, что нельзя остаться у старой женщины, но мы же знали правило, одна ночевка, одна, ну, в крайнем случае, две кормежки. После этого надо уходить. Оно и понятно. С какой стати кто-то должен нас поить и кормить? Лишних денег сейчас ни у кого нет. Судя по всему, мы попали в полосу удачи. Не успели мы отшагать какие-то три или четыре мили по шоссе, как нас обогнал грузовик. Огромные колеса шуршали по бетонному покрытию. Водитель приветливо помахал рукой, мы в ответ «проголосовали», даже не надеясь, что он остановится. Тут мы увидели, что он сбросил скорость и съехал на обочину. Мы побежали к грузовику, не веря в такое чудо. Водитель оказался худым, темноволосым человеком с усталым взглядом. Он улыбнулся нам и спросил сухим, бесцветным голосом:
— Куда вам?
— Все равно куда.
Он не удивился. В те дни многие брели по дорогам без всякой цели.
— Вы местные?
— Нет, из Чикаго. Мы в дороге с начала октября.
-. А родители?
— Мы сами по себе.
Он вроде как изучал нас и наконец сказал:
— Я везу груз в Нью-Орлеан. Хотите на Юг?
В тот день был лютый мороз. При мысли о южном тепле я даже повеселел.
— А вы возьмете нас? Я бы вам помогал чем мог.
— Деньги у вас есть?
— Ни цента.
Я думал, этим дело и кончится. Ведь нам нечем заплатить ему за проезд, не на что кормиться в пути. Я приготовился услышать: «Тогда ничего не выйдет, ребята», но меня ожидал сюрприз:
— Я и сам не раз бывал на мели, знаю, как это сладко. Подсади малыша и влезай сам.
В кабине было тепло, натруженные ходьбой ноги отдыхали. Спросив, как нас зовут, водитель уставился на дорогу и долгое время ехал молча. Под мерное шуршание колес Джой вскоре стал клевать носом, привалился к моему плечу и заснул. Водитель мельком взглянул на него, и на его губах возникло подобие улыбки.
— Мал еще для таких прогулок, — он скосил на секунду глаза в мою сторону.
— Да, ему всего десять, но упросил меня взять его с собой.
Тут водитель разговорился — спросил, где мы уже побывали и как нам удалось выжить. Он кивал головой в такт моим словам, но казалось, слушает вполуха — все его внимание было поглощено дорогой. После трех часов пути мы снова свернули на обочину.
— Надо малость отдохнуть, — сказал водитель. — Прямое шоссе усыпляет.
Он выпрыгнул из кабины, я последовал за ним, а Джой так и не проснулся. Привалившись спиной к переднему колесу, водитель быстрыми, небрежными движениями свернул самокрутку, словно давно уже курил самодельные сигареты.
— Что у вас стряслось? — отрывисто спросил он, зная, что я пойму, о чем речь.
Он имел в виду причину, по которой мы ушли из дома, но я прикинулся дурачком и промолчал.
— Ты что, не понял? Почему вы убежали?
Я заколебался. Стыдно рассказывать о том, что произошло и нашей семье. Меня с детства приучали думать, что только бездельники не могут прокормиться, что ругаются и бранятся только в неприличных семьях, только там попрекают детей лишним куском. Выходит, что мы с Джоем из такой «неприличной» семьи. А раньше в нашем доме звучали музыка, смех, мы были окружены любовью. Всему этому конец.
— Мне неприятно говорить об этом, — выдавил я из себя.
— Ну и не надо. Просто хотелось выяснить, кого я везу на Юг чтобы полиция не намылила мне шею за помощь малолетним беглецам. Ты сказал, что у вас нет родителей. Это ведь неправда?
Я потупил глаза, потом, решившись, выложил ему все как было: как мы ссорились с отцом, как дела семьи шли все хуже и хуже, как даже мама признала, что мне надо уйти из дома. Он то и дело вздыхал, будто что-то давило ему на грудь. Дослушав меня, он еще раз вздохнул, загасил окурок, но ничего не сказал. Мне показалось, что он хочет переменить тему.
— Сколько тебе лет, Джош? — спросил он внезапно.
— Пятнадцать.
— Так я и думал, кивнул он. — В каком месяце ты родился?