Наконец все гости покинули город Андрея. Снова явились близкими ему Темер, Тимка, Анка, те, кого он и не видал, пока длилась свадьба. Очень хотелось отдохнуть, привести в порядок мысли, все-все обдумать. Но нельзя было. Требовалось вникать в дела правления, писать письма. Даниилу, следить, как там в Новгороде Александр и митрополит Кирилл, уехавший также в Новгород. Дошли слухи о том, что Александр снова болел, но поправился и строит планы женитьбы старшего своего сына, Василия, и планы эти стоят в какой- то зависимости от Александровых намерений завоевания корелов. Стало быть, вновь идет речь о свейских землях, намерения Александровы — в опасной близости от них...
Но пока не только Андрей, но даже и Даниил не мог составить себе представления о возможных действиях Александра. И после, когда Александр уже начал действовать, оба удивились: как просто было бы заранее угадать! Но не угадали...
Пришла зима. Теперь Андрей видел ясно, в городе есть люди, супротивные ему. Александр и Кирилл уехали, но оставались их сторонники. Можно было сказать, что в боярстве составилась партия противников Андрея. В чем-то он и сам был виновен, он отдавал себе отчет. Самыми ближними его людьми сделались Тимка, Темер, Константин, Андрей Василькович и Дмитр Алексич. Эта группа могла вызвать определенное раздражение, неприязнь у иных бояр. Константин был чужой во Владимире, он был человек Даниила Галицкого. Темер и Тимка были низкородными, а фактически именно в их руках сосредоточилась реальная власть, они правили княжеством и совершали это вовсе не дурно, поскольку люди бывалые, с опытом. Но родовитые владимирские бояре предпочли бы править сами. И наконец, Василькович и Алексич никому, разумеется, в знатности не уступали, но были они слишком молоды, и потому их пребывание при дворе сердило бояр постарше... Но в этом во всем ничего не было необычайного, это при всех дворах, у всех правителей бывает. Пожалуй, совсем иное можно было бы полагать необычным, да и то смотря как глянуть... А дело было в том, что Андрея полюбили в городе и в окрестностях. Его любили именно за то, за что по определенным понятиям и не следует любить. Любили за то, что он умен странным каким- то разумением, за то, что у него жена — совсем девочка, за то, что он красив и молод, за то, что носит красивые дорогие платья цветные и выезжает пышно на коне красивом; любили за его зимние охоты, умело слаженные Тимкой, и за пиры, где не было непристойностей, потому что он не хотел, зато вкусное кушанье подавалось и вина заморские, и пелись хорошие ладные песни. Любили за то, что был он жемчужной тучей — щедро, без оглядки одаривал подарками дорогими, нищих оделял... И был он беззащитный на ладони княжества своего, словно жемчужина в оправе серебряной драгоценная, которую в бережении надо иметь...
Жизнь вроде бы заладилась, и мирно заладилась. Но Андрей понимал, что испытание предстоит неизменно, испытания не миновать... Он уже хорошо понимал свои недостатки, знал, например, что он плохой тактик и стратег. Войско, воинскую подготовку дружинников поручил он Константину, и тот справлялся хорошо. Самому Андрею более по душе было искусство поединка, и он часто упражнялся в сражении на мечах, как учил его с детства Лев, и в поединке в рыцарских доспехах, как видел в Галиче. Алексич, Василькович и Константин были ему во всем этом верными товарищами. Здоровые, веселые, молодые, все они могли подолгу размахивать мечами и копьями и скакать на горячих конях...
Но и книжные свои занятия Андрей не забывал. Продолжал собирать библиотеку книг, русских и чужеземных, переписанных красиво. Более того, последнее время его все тянуло писать самому. И случалось, подчеркивал иное в книге, что особо нравилось, ему, или на полях делал замету о том, что писано-де добро, хорошо. Он стал цеплять на ремень кожаный, которым иногда подпоясывал рубаху, кожаный узкий мешочек с писалом — заостренным роговым стерженьком, а рукоять выточена в виде турьей головки. Но не один Андрей писывал на полях. В своих книгах находил он приписки самые разные. Однажды, в дурном настроении, сидел он вечером при свечах над купленными недавно житиями Алексея Человека Божьего и своего любимого Андрея Константинопольского в одной книге. Медленно листая плотные страницы, он замечал, чем же несходна эта книга с другими описаниями жизни тех же святых. Внезапно на полях греческого текста увидел он стихи, написанные по-русски. Тотчас эти стихи глянулись ему, и он прочел их в увлечении несколько раз...
Тяжел-то мне, тяжел, Господи, белый свет.
Тяжеле — много грешников, боле беззаконников.
Потерпи же ты, матушка-сыра земля,