И Андрей посмотрел на Тину, а той явно по сердцу пришлась похвала правителя, и тогда и Андрей улыбнулся...
Марина в своей одинокой горнице, казавшейся такой холодной, несмотря на огонь в очаге, не смела глянуть в окошко. Не хотелось браться за рукоделье, а только вжиматься всем телом хрупким в постель одинокую, лицом — в подушку жесткую...
Вот застучали копыта весело во дворе. Это он!.. Как больно знать, чувствовать, что он здесь, близко... Его милый голос!.. Нет, легче, когда он уезжает к ней, к той... И только бы о нем ничего не говорили, о его любви к той!.. Он здоров — и ничего более не нужно, ничего! Он здоров, он весел — и пусть молчат!..
Только в покоях верной своей Маргариты молодая жена русского конунга чуть успокаивалась. Маргарита кормила первенца, маленькую Катарину. Вдвоем склонялись над ребенком, тревожились и радовались. Когда заглядывал Константин, Маргарита гнала его полушутливо; не надо было, чтобы он показывал ей свою любовь на глазах несчастной покинутой женщины. Маргарита осуждала Андрея, бранила Тину; и все вспоминала, сколько добра Марина сделала Андрею, спасла ему жизнь, выходила его, терпела безропотно все лишения...
Слушать эти горячие Маргаритины речи было хорошо, они будто согревали душу, огонек надежды затепляли... Но про себя Марина думала: «Да, я спасла его. Когда он лежал неведомо где, раненный, умирающий, я настояла, чтобы его искали и нашли. Я выходила его. Но разве не то же самое сделали бы для него и мать, и кормилица? Я терплю безропотно лишения? Но это всего лишь потому, что я люблю его... Но я люблю его не так, как надобно ему, не так... А она, моя соперница, она знает, как ему надобно, чтобы его любили... За что же мне осуждать и ненавидеть ее?.. Моя любовь к нему нужна только мне, а ему докучна и противна... Зачем я, такая несчастливая, родилась на свет?.. Но даже неразделенная любовь к нему для меня слаще всех радостей земных!..»
И молодая женщина худела и таяла день ото дня, хотя все ближние заботились о ней, стремились отвлечь и потешить ее, все, кроме ее венчанного супруга...
Ярл позвал Андрея и сообщил ему вести, пришедшие из русских земель. Безрадостные и страшные то были вести. Тартарское войско Неврюя и Олабуги разорило Суздальскую и Владимирскую земли. Но сам Владимир тартары обошли стороной. Александр во Владимире — великим князем, а старшего сына своего Василия посадил в Новгороде. Переяславль взят был тартарским войском. Жена и дети Ярослава-Афанасия убиты. Сам он едва спасся и, опасаясь гнева и мести Александра, бежал в Псков, а оттуда — в Старую Ладогу — первую столицу Рюриковичей. Афанасий бился храбро, с мужеством оборонял город, в битве был ранен, потому и не сумел спасти жену и сыновей. Убит был и храбрый воевода его Жидислав — «славный силою». Впрочем, доходили слухи и об очередной новгородской смуте; кажется, новгородцы изгнали Василия, и вдруг явился к ним Ярослав-Афанасий, и вроде бы он женился в Новгороде, но, конечно, Александр принял свои меры, и Ярославу пришлось вновь удариться в бега, и вот тогда- то он и бежал в Старую Ладогу... или в Псков... Бог весть! Но что в бегах он — это в точности известно...
О Галицкой и Волынской землях были вести, что Даниилу Романовичу удалось разбить войско тартарское Куремсы...
Но Андрей уже не слушал, не понимал, каких слов и действий ждет от него ярл. Пригнулся, словно от боли во всем телесном составе своем, Андрей, ладони прижал к лицу. Страшно трясло Андрея. Он не плакал, только трясло его всего...
...Танас!.. Детские их игры... Молодая его жена, которая поцеловала Андрея и смотрела так... и маленький ребенок, с которым Андрей играл, протягивая ему свое колечко... И как смеялись выдумке Танаса о толмаче! Это воевода Жидислав ему присоветовал... И Александр... словно птица зловещая — страшные крылья простерты, и всё в их зловещей тени...
Андрей наконец справился с собой, поднял голову. Биргер спросил его, в силах ли он выслушать еще другие вести, неприятные, но, пожалуй, не столь важные. Андрей кивнул, говорить не мог...
И тогда Биргер сказал, что дошли еще слухи о приказе Александра записать в летописании, будто Андрею Александр оставил, отъезжая в Орду, к Сартаку, город на бережение, а вот Андрей дурно правил Владимиром, внимая советникам младоумным, отчего явились нестроение многое и оскудение в людях; и об этом и говорят повсюду по Александрову указанию...
— Кирилл!.. — прошептал , Андрей. — Это Кирилл... Мстит мне... за то, что я не дал ему оставить митрополичье подворье во Владимире...
Андрей не знал, что митрополит Кирилл хотя и был верным человеком Александра, но многое сделал для того, чтобы имя Андрееве не предали проклятию и не опозорили совершенно