Меж стволов беленых с темными заплатками-повязочками будто мелькнуло что-то, шорохами шелохнулось... Но девушки, увлеченные песнями, не видали. Она одна увидала, и сердце ударилось в груди. Всадник на таком коне — диво небывалое в здешних местах. С того еще, самого первого раза она загляделась на коня — высокого, стройного, золотистого, настоящего парадного княжеского коня. И всадник нарядный был одно с конем — князь. И невольное было чувство — такой по ее роду, такой по ее княжескому роду, — князь... Но приметил ли он ее? Как мог приметить, когда она, в одной грубой рубахе, неприбранная, без украшений потребных, боялась показаться на люди, украдкой поглядывала из своей землянки, пленница... Но неужто приметил? И не потому ли принесли ей одежду достойную и украшения? И с видом важным говорила посланная, что Пуреш, князь, милостиво дозволяет ей праздновать с девушками день богини Анге, великой матери... Пуреш... враг ее отца! Жив ли отец? Сердце говорит: нет. А этот всадник вдвойне, втройне враг и погубитель... Но он ей по ее роду. Она отомстит и ему и ненавистному Пурешу, она войдет в род этого всадника, она проклянет этот род, ведущий свое начало от знатнейших из знатных Севера и ромейских, греческих земель; и, пусть и многое свершив, род этот погибнет мучительно...
Он привязал коня к березовому стволу, снял сапоги, совсем разулся. Тихо двинулся на голоса звонкие девушек. Темно-красный плащ, расшитый жемчужными колечками, откинулся небрежно на траву. Солнце пронзило светлую листву ударами резкими копий-лучей. Он приостановился, расправил плечи. Полуденным светом озарило его, еще молодого, еще почти такого, каким замрет он пятнадцать лет спустя в стенной росписи в церкви Спаса на Нередице близ Новгорода... Смуглое лицо, узкий нос крючковатый, огромные темные византийские глаза, острая бородка, прямые темные волосы — до плеч почти...
Неужели Пуреш, этот дикарский князек, полагает сделать его насильником, орудием мести? О, за такую попытку унижения Пуреш был бы достоин смерти... С досадой вспомнился вечерний разговор с Пурешем. Не следовало спрашивать, кто эта девушка. Но разве со> знавал тогда, что глянулась? Нет, просто видно было, даже по одному взгляду, быстро брошенному, что она высокого рода, вот и спросил. И Пуреш открыл, когда можно будет увидеть ее, — в девичий праздник.
— Но берегись, князь, — добавил с усмешкой, — в девичий, женский праздник прячутся мужчины и юноши. Кого приметят — могут и насмерть забить. Накажи воинам своим...
Воинам наказано строго, и воеводы и десятники доглядят. Излишние непорядки и убийства и ссоры с местным народом — ни к чему. Но этому дикарю Пуре- шу, едва по-русски выучившемуся говорить, он укажет место! Знает как!..
— Скажи мне имя дочери Пургаса...
— Утяша...
Какое мягкое утешное имя... И отчего такая нежная жалость сжимает сердце так больно? Никогда прежде не было такого. Отчего эта нежная жалость к девушке, сильной и красивой? Прежде, бывало, хотелось женского естества — брал, дарил подарками в благодарность, но такого, как нынче, теперь, нет, не случалось такого...
Он смотрел сверху, с береговой крутизны, как пели внизу у воды девушки. Слова их песен были ему непонятны. Они пели о красавице, которую похитил темнолицый и темноглазый бог молний и грома — Пургинэ. Девушки стали парами и, держась каждая пара за один березовый венок, целовали друг дружку в щеки, обещались дружиться, посестриться. И снова пели песни во славу березы — келу — священного дерева богини Анге.
Он стоял высоко, чуть пригнувшись в кустах. Девушки не могли видеть его. Но он знал, она чувствует его; она чувствует, что он здесь!
И она знала. Она пела громко; знала: он слышит и не может понять слов. Она ощущала странно и завораживающе свое упрямство, его чуждость и их обоюдную — несмотря ни на что — близость. Это была странная близость, уже теперь она была и после должна была странно укрепиться. И она пела все громче!
Теперь он совсем ясно видел, как отлична от всех она. Все были рослые, сильные, но тяжелый труд каждодневный огрубил их. И только она была прекрасна, как настоящая дочь правителя. Лицо ее было светлое, и длинные волосы — бледно-светлы, и солнце зажигало в раскосых зеленовато-голубых глазах золотистые теплые отсветы. А взгляд, смутный, улыбчивый, уходил. Казалось, будто она и не видит ничего вокруг, в себя смотрит, в самую глубину души своей; Прекрасное тело облечено было длинным платьем в шесть цветных узорчатых полос. Кожаный пояс увешан был раковинками и золотыми монетами; и двенадцать тонкольняных платков, расшитых красной шерстью и кручеными золотыми нитями, заткнуты были за пояс. Светлые, обнаженные до локтей прекрасные руки украшались витыми браслетами без замочков, золотыми и серебряными. На прекрасной груди, горделиво высокой, переплетались цветные камешки бус; и эти низки разноцветных бус придавали невольно всему этому облику прекрасной сильной девушки нечто радостное и совсем детское.