— Левая рука — ближе к сердцу!..
Гаральд недоумевал: неужели этот человек, с таким добрым лицом, с таким мягким голосом, пленил его, волочил столь свирепо...
Вот пошел пир... И поднялся норвежский певец в черной, как подобало в здешних краях певцам и сказителям, одежде, и запел-заговорил...
И скоро Андрей понял, что это — эта песня — о нем. И все поняли. Певец говорил о храбрости чужеземного конунга, который бился с врагами, словно орел; грудью налетал на врага в поединке честном, словно олень молодой гордый; и крепко стоял на земле, не давая себя повергнуть, словно дуб ветвистый, вросший в глубь земную корнями...
Андрей почувствовал краску на щеках. Вспомнился вечер в Сарае... ханский летописец... стихи... О чем было? О странствии дальнем... И вот... сбылось...
Между тем норвежский певец повел рукою, как бы показывая вкруг себя, и заговорил о приходе чужеземного конунга на пир; как увидал чужеземный конунг неведомые в его земле белые камни огромного очага и серебряные подсвечники на стенах...
Андрей понял, что его хотят оскорбить, выставляя невежественным дикарем. И все это поняли. И он уже улавливал взгляды любопытствующие, ждущие — что же сделает он... А он спокойно слушал... Наконец договорил сказитель описание пира... Биргер приказал слугам вновь наполнить кубки гостей. Андрей дождал, покамест его большой серебряный кубок наполнят заморским вином. Поднялся и выпил медленно все до последней капли, чуть запрокидывая голову. Поставил кубок опустелый на стол.
— Благодарю за слово похвальное! — сказал громко. — А теперь и я хочу сказать слово, слово, которое сложил король норвежский Гаральд, прозванный Храбрым и Жестоким, когда сватался к дочери моего предка, мудрого конунга Ярослава! То было знаменитое сватовство... — И Андрей заговорил не хуже сказителя- певца, и говорил звонко, увлеченно, и словно бы от себя, чудом очутившегося в мире песенном, где доблесть воинская блистала в прямоте победной, а жалости не было вовсе, но это не было жестоко, а так и должно было быть!.. — Я на земле и на море бился. Я повсюду славу снискал. Но девушка русская отвергает меня! Я одолел ромейских бойцов. Я италийские города поверг. Но девушка русская отвергает меня! На всех наречиях гремит мое имя. По всем королевствам сведали обо мне. А девушка русская отвергает меня!..
Пиршественная палата наполнилась одобрительным шумом. И многие голоса повторяли присловье о гордой девушке из далеких русских земель и поглядывали на гостей-пленников норвежских...
И Марину охватил восторг, потому что она знала: Андрей был — ее! Она знала, чувствовала: он ей принадлежал!..
Утро было темное, зимнее. Петр увел коней. Вдвоем шли по тропке протоптанной, шли к своему дому, и она опиралась на руку Андрееву... Но неужели сейчас, вот сейчас все кончится? И он уйдет! И он больше не будет — ее!.. И тогда она вдруг остановилась, повернулась лицом к нему и обняла его крепко-крепко, как только могла!..
— Я никому не отдам тебя! — сказала, подняв голову к его светлому лицу, к его чудесным глазам...
Он поднял ее на руки и пошел в дом...
...Так хорошо с ним... его запах... тепло... трогала, гладила... прижималась, прикладывалась губами...
И было в горнице тепло... на постели, крытой мехами... от объятий жарко, а хорошо!.. Целовала... губами нежно собирала, впитывала эту испарину нежную его тела... живот... плечо... целовала, гладила, охватывала пальцами... горстями... Не могла оторваться от него!.. и свое тело ощущала гладким и нежным, и тоже в этой любовной испарине... Ох, какая дрожь... такое мягкое ласковое тепло от него... резко поворачивался и целовал ее сильно... и на груди его открытой были волоски — много — темные — поросль... И золотистые колечки сияли вкруг черных крохотных провалов зрачков... Наслаждение чистое и радостное... Лежала рядом с ним. Приподнималась, опершись на локоть, склонялась, приближала лицо... и его лицо... черты его странно расплываются в ее глазах... чудный запах, единственный, его чистого тела... Прикладывать губы нежно, едва-едва, мягко, к уголкам его губ... его закрытые, затворенные глаза... улыбка его губ... Когда его тайный уд, сильный твердостью... в ее тело... и невольно она охватывает руками сильно-сильно его тело живое, увлажненное любовным потом... и — мало руками — охватывает согнутыми ногами... чувствует его сильные руки и ноги, охватившие ее тело... они оба — одно, единое желание, жажда — углублять, длить насладу эту... его дыхание ощущала и увлажненность своих грудей... Отдых — обмирание, бессилие... покрывали друг друга покрывалом голубым, тянули одновременно... и этой одновременности слабо смеялись... И снова... сам целовал ее и давал ей медленно — губами — его тело — со лба до самых ступней... запах — мягкость и теплота... нежно-нежно целовать шрамы на животе... лицом — в его спину, влажную от пота... От пота его запах делался нежный какой-то... становилась на колени, преклонялась, целовала внизу — нежная-нежная кожа — тайные его уды округлые... откидывался, обхватывал ее, она кричала... И на коленке у него был шрам от этого падения давнего на лед...