Русанда покраснела, пристально посмотрела на него.
— Вот и ты надо мной смеешься. Только напрасно. И я встала чуть свет… Тебе не сказала мама?
— Она мне тараторила два часа подряд и все не могла остановиться. Когда ты уезжаешь? Завтра?
— Я и так опаздываю на два дня…
Его удивило, что она решила такое важное дело в своей жизни, совершенно не посоветовавшись с ним. Ну хорошо, она советовалась с родителями. Но он, значил ли он хоть что-нибудь в ее жизни?
— Ты придешь вечером?
— Ну, приду.
Русанда хотела сказать еще что-то, но улочка была узенькая, и уже собралось несколько подвод, которые ждали, когда они кончат ворковать.
Бадя Васыле, который тоже стоял в очереди, счел нужным посоветовать, когда Русанда проходила мимо:
— Эти вещи делают вечером, Русанда. Удобнее.
— Но ведь он только что вернулся со сборов.
— И ты не могла подождать до вечера?
Русанда, улыбаясь, покачала головой: нет, не могла.
— Ах ты, черт возьми! — Бадя Васыле отчаянно поскреб затылок, видимо сожалея, что ему не двадцать лет.
Вечером вся семья бади Михалаке собралась у печки, пришли и несколько соседок узнать, не забыла ли Русанда взять с собой туфельки, потому что в городе люди каждый день ходят обутыми. Когда пришел Георге, все сразу замолчали. Русанда встала и шепнула ему: «Пойдем посидим где-нибудь». А потом спросила громко, чтобы все слышали:
— Ты видел, какие яблоки выросли на той расщепленной яблоне?
Сели в глубине сада прямо на тропинке, и Русанда сразу сняла с него шляпу, но почему-то не решилась провести рукой по его волосам…
— Мне показалось утром, что ты чужой какой-то вернулся…
— Меняемся потихонечку, — сказал он вполголоса и подумал о том, что Хыртопы — это не самое удачное место для посадки гороха.
— Знаешь, Георге… — прошептала она вдруг и умолкла.
— Ну?
— Если я еще не во всем твоя, то это только от тебя зависит…
Сухо глотнула и умолкла, потрясенная своим же откровением. Георге скупо улыбнулся, поднял руку, чтобы прикоснуться к ней, успокоить, но тут на дорожке возникла тетушка Катинка.
— Ты, дочка, не очень-то увлекайся. Знаешь, сколько еще у тебя дел!
Разумеется, это было сказано для Георге. И если Русанда вскочила обиженная, то только для того, чтоб ответить за Георге:
— Ну а что вам до того, что у меня много дел? Не успею, что ли? Встану завтра пораньше и сделаю все одна, без вас!
Но коротки августовские ночи и упрямы матери, когда хотят настоять на своем.
— Знаешь что, приезжай в Сороки как-нибудь в воскресенье. Приедешь?
— Трудно сказать, сейчас время работы…
Но Русанда уже решила за него:
— Приедешь обязательно.
Тетушка Катинка все выискивала себе работу во дворе, но, видя, что Георге не торопится, облокотилась на калитку и ждала, когда он уйдет. И когда они наконец расстались, она еще постояла немного у калитки, пока не убедилась, что он в самом деле ушел, — знала она, на что способны эти чертовы парни.
На следующий день Георге нагрузил телегу, забрался наверх и, растянувшись на снопах, задремал. Когда лошади спускались с горы, он неожиданно проснулся от толчка, оглянулся растерянно и вдруг увидел, что навстречу идут девушка и высокий, сутулый человек, сгорбившийся под тяжестью большого чемодана. Уезжала Русанда. Остановил лошадей шагах в десяти и стал ждать.
— Много еще осталось? — спросила Русанда, а два карих глаза, смотревшие откуда-то снизу, ласково упрашивали: «Приезжай…»
— Не очень. Скоро кончу. — И карие глаза замигали довольные.
Бадя Михалаке стоял с чемоданом на плече, терпеливо ожидая, когда Русанда закончит расспросы, и, видя, что она кончила, но все еще стоит на месте, поставил чемодан на землю.
— Тяжелый, словно камнями набили… Рожь везешь?
— Рожь.
— Хорошее дело.
Русанда вдруг почувствовала теплое дыхание на локте, повернулась и увидела Ваську, который стоял и не мигая глядел на нее.
— Васька! Господи, как он вырос! Неужели узнал?
— Видно, узнал…
Угощать его было нечем, и она стала расчесывать ему гривку.
— Где это ты лазил?
Жеребенок стоял молча, ожидая, когда она кончит. И когда гривка уже была в полном порядке, все еще стоял на месте, не веря, что тем дело и кончится.
Бадя Михалаке взвалил на плечи чемодан. Русанда подняла руку, робко помахала прощаясь. А Георге снял шляпу и, высоко подняв ее над головой, сказал чужим каким-то голосом:
— Счастливого пути…
И содрогнулся, потому что судьба, когда мы прощаемся с кем-нибудь на долгое, на очень долгое время, обжигает вдруг острой болью того, что нам долго светило и что так уж никогда и не сбудется.