Весь комитет закивал как один человек, и когда Честный Жан кончил, членов комитета еле удержали от аплодисментов.
За ним на трибуну вышел почтенный академик, чье имя и чья мудрость являются притчей во языцех во всем мире.
— Я хочу поддержать мсье графа, — заявил великий Учитель, — и осмелюсь пойти немного дальше. Королю дозволено все, что ему угодно, кроме одного: его величество не может позволить себе быть смешным. Это — единственное, что неизбежно погубило бы его. В молодости, сир, мне посчастливилось обучаться под руководством одного в высшей степени ученого мужа, умудренного при этом богатым жизненным опытом. Однажды он сказал мне следующее: «Если бы величайший ум на свете был призван высказать свое мнение перед пятьюдесятью величайшими, после него, умами по вопросу такой великой важности, что от этого зависело бы само существование Земли, но при этом великий муж в своей глубокомысленной рассеянности забыл бы застегнуть ширинку, присутствующие не только не услышали бы ни слова из его речи — они не смогли бы удержаться от смеха».
Король водрузил пенсне на указательный палец.
— Господа, — сказал он. — Я не хочу создавать никаких помех. Нет у меня также желания запрещать вам и вашим женам надевать новые наряды, но на коронации во всех этих тряпках я чувствовал себя дураком и уверен, что и выглядел по-дурацки.
— Ну что вы, ваше величество! — раздался хор голосов.
— Во всяком случае, я чуть не задохнулся от жары.
Граф Катрша снова поднял руку.
— Достаточно будет, сир, если вы явитесь в мундире, скажем, маршала Франции.
— Но я не маршал.
— Король может назначить себя кем угодно.
— Но у меня нет маршальского мундира.
— Существуют музеи, сир. Музей Инвалидов безусловно снабдит вас маршальским мундиром.
Король немного помолчал и затем сказал:
— Если я соглашусь, господа, позволите ли вы мне прибыть из Версаля на машине, а не в королевском экипаже. Вы не представляете, до чего в нем неудобно.
Пошептавшись, члены комитета дали согласие. Напоследок, однако, Честный Жан сказал:
— Нам, вашим верным слугам, сир, будет очень приятно, если во время обращения — только на это время — вы разрешите набросить вам на плечи пурпурную королевскую мантию.
— О, Господи! — Пипин вздохнул. — Хорошо, согласен, но только на время речи.
На том и порешили.
В середине дня 4 декабря, когда Версальский дворец являл собой сумасшедший дом аристократы метались по комнатам, примеряли платья, укорачивали их, удлиняли, чинили и прохаживались перед зеркалами, — король в своей вельветовой куртке и защитном шлеме прошел мимо караульной будки у ворот, подмигнул капитану стражи, с которым успел за это время подружиться, и протянул ему пачку «Лаки Страйкс».
Пипин знал, что капитан состоит на службе у социалистической партии, британского посольства и перуанского закупочного агентства и еще является совладельцем кондитерской в Шаронне, неподалеку от бульвара Вольтера. Капитан Памуш докладывал каждому из своих хозяев обо всех остальных, но ему искренне нравился король и искренне нравились «Лаки Страйкс».
— Сюда, мсье. — Он провел Пипина, не снимавшего шлема и очков, в караульное помещение, где под брезентом покоился мотороллер. — Не будете ли вы проезжать мимо Шаронна, мсье? — поинтересовался он.
— Могу и проехать, — ответил король.
— Не взялись бы вы завезти записку моей жене в кондитерскую Памуша?
— Охотно, — отозвался король. — Конечно, Шаронн лежит немного не по пути. — И, кладя сложенную записку в карман, он добавил: — Если обо мне будут спрашивать…
— Я ничего не видел, мсье, — отозвался капитан. — Даже для господина министра — ничего не видел.
Король ударил ногой по стартеру и уселся на мотороллер.
— Сразу видно, что у вас в сапоге маршальский жезл, мой капитан.
— Вы очень любезны, мсье, — ответил капитан Памуш.
Городок лежал совсем не по пути, но день был такой приятный, солнечный, поездка была сплошным удовольствием и отдохновением от усиливающегося версальского безумия. Король вручил записку мадам Памуш, а она угостила его чашечкой кофе с птифурами.
Обменявшись с ней любезностями, король влился в бешеный поток несущихся машин на площади Бастилии, на полном газу промчался по улице Риволи, проскочил Понт Нёф и свернул в улицу Сены.
Ставни дома Шарля Мартеля были закрыты, дверь тоже. Пипин забарабанил в дверь кулаком, но изнутри не последовало никакого ответа. Он отошел в сторонку и стал терпеливо ждать. Наконец дверь чуть-чуть приотворилась, и Пипин проворно вставил ногу в открывшуюся щель.
— Неужели человек даже не имеет права на уединение в интимных целях? — пожаловался дядя Шарль.
— Я вам не верю, — отозвался король.
— Ах так! Входи же. Что тебе надо?
Король проскользнул в полумрак галереи и увидел, что картины исчезли со стен и повсюду стоят большие деревянные ящики, уже уложенные, которые осталось только забить гвоздями.
— Собрались в путешествие, дядюшка?
— Да.
— Не пригласите ли вы меня присесть? За что вы на ценя так сердитесь?
— Ладно, заходи. Стулья в чехлах. Придется сесть на ящик.
— Вы удираете?
— Я тебе не верю, — выпалил дядя Шарль. — Я же вижу — ты что-то замышляешь. Но ты проиграешь, дитя мое. И с какой стати мне тоже проигрывать из-за твоих глупостей?
— Я пришел за советом.
— Тогда слушай. Ступай и веди себя, как полагается порядочному королю, перестань совать нос в дела, в управление. Вот тебе мой совет. Если ты согласен ему последовать — я распаковываю вещи.
— Вы как-то сказали, что я королевская ширма. То есть что-то вроде пешки, но так ли? То, что используют, пока есть надобность, а потом теряют без сожаления?
— Пожалуй, что так. Но если пешка пытается играть роль фигуры, то это большая глупость.
Пипин уселся на упаковочный ящик.
— Не дадите ли мне коньяку?
— У меня его нет.
— А вон там что за бутылка?
— Сидр.
— Ну, хотя бы глоток сидра. Должно быть, вы сильно напуганы, дядюшка, раз утратили вашу учтивость.
— Да, я напуган. Я опасаюсь за тебя.
— Король может делать ход вперед, назад, вбок, по диагонали, но пешка имеет право двигаться только вперед. Благодарю, дядя Шарль, не выпьете ли со мной? За мое здоровье? Или нечистая совесть вынуждает вас ненавидеть меня?
Мне и в самом деле стыдно, — признался дядя Шарль. — Но тем не менее, стыд не заставит меня свернуть с пути. Я на время еду в Америку, побуду там, пока… пока пронесется гроза. Не знаю уж точно, что ты такое задумал, но знаю, что кончится это катастрофой. Но ты прав в одном: невежливость не может быть ничем оправдана. Прости меня!
— Я понимаю ваши опасения, дядюшка, но я много размышлял. Король — это анахронизм, в действительности его нет.
— И что ты предлагаешь?
— Просто хочу внести кое-какие предложения, основанные на моих наблюдениях.
— Они пошлют тебя на гильотину. Им не нужны предложения.
— Вот это как раз одна из вещей, которым я научился: король должен быть достоин гильотины. А, кроме того, какое-то из моих предложений может и прижиться.
— Всегда терпеть не мог мучеников.
Пипин хлебнул сидра и передернулся.
— Я не мученик, дядя Чарли. Мученик обменивает то, что имеет, на то, что ему нужно. Мною движет не честолюбие.
— Что же в таком случае? Озорство?
— Возможно. А может быть, просто любопытство. И уж во всяком случае, не храбрость.
— Мне казалось, что я тебя знаю. А как же Мари? И Клотильда? Тебе их не жаль?
— За этим я к вам и пришел — просить позаботиться о них, если… если что случится.
— А что будет с тобой?
— Возможно, я несколько драматизирую ситуацию. Но мне кажется, время и должность требуют от меня этого. О себе я позабочусь.
— Ты намерен осуществить свой замысел завтра?
— Да. И буду рад, если завтра вы пригласите мадам и Клотильду к себе. Может быть, даже вывезете их на прогулку за город. Молодой Джонсон поможет вам. У него есть автомобиль. Скажем, проведете выходные на Луаре. В Сансерре есть прелестная гостиничка. Да вы ее как будто знаете.
— Знаю.
— Так выполните мою просьбу?
Дядя Шарль выругался грязными словами.
— Стало быть, выполните!
— Какова хитрость! Думаешь, ты имеешь право вертеть мною оттого, что мы родственники! Гнусный шантаж.
— Значит, договорились! Благодарю вас, дядюшка Чарли. Я не предвижу никаких неприятностей, а значит, неприятности будут, — Пипин встал с ящика.
— Ладно, выпей еще, — сказал дядя Шарль, — У меня тут, кажется, есть немножко коньяку.
— Я счастлив, — сказал король. — Я знал, что могу на вас положиться.
— Merde,[19] произнес в ответ дядя Шарль.