только перевернула холодеющее тело на спину. ‒ Только держись, мамочка, я тебя прошу! Я сейчас! Вика бросилась в прихожую и схватила трубку телефона. Слёзы мешали, но она набрала «скорую» и дрожащим голосом продиктовала адрес. Маму выносили на носилках из подъезда. Лицо ее было бледным и каким-то каменным в свете уличного фонаря. ‒ Я понимаю, конечно, что так не делают! Но вы сами подумайте, сначала инфаркт, теперь инсульт! А тут еще и расстройства памяти. В клинике ей будет лучше, - сказал врач в красной куртке с чемоданчиком в руке. Девушка ежилась в одном свитере на ветру и потягивала тонкую сигарету сжатыми в полоску губами: ‒ А вы как бы поступили на моем месте? ‒ она зло швырнула окурок в урну. ‒ Ну, как знаете... ‒ врач развернулся и пошел к машине. Двери «скорой» хлопнули, и она покатилась к выезду со двора. Вика зашла в квартиру и стала собирать в сумку вещи, которые нужны для мамы в больнице. Открыв шкаф, она обнаружила комплекты выстиранной и выглаженной одежды, знакомые клетчатые рубахи и майки. Брюки с выведенными стрелками рядком висели на вешалках. В груди нехорошо закололо. «Мамулечка моя, мамулечка, мамочка, мамочка. Ну что мне сделать, чтобы этот кошмар закончился? Чтобы ты опять посмотрела на меня, как в детстве, погладила по голове и сказала, что все будет хорошо.» Вика отерла холодные щеки тыльной стороной ладони и, положив махровое полотенце, застегнула сумку. «Так, теперь Андрею позвонить, предупредить, что ночевать сегодня буду в больнице». Она набрала номер и трубку тут же сняли: ‒ Ну, ты где пропала! ‒ не давая ей вставить слово, затараторил супруг, ‒ Артём звонил... ‒ Маму в больницу забрали, я сегодня там ночевать буду... Постой, какой Артём? ‒ Да из милиции который! Нашли вашего отца... В трубке повисло молчание. ‒ Слушай, а с мамой что-то серьёзное? ‒ Инсульт, еле откачали. На скорой увезли во вторую центральную... На том конце провода что-то грохнуло, будто упала трубка: ‒ Вот дурак, вот дурак!.. ‒ Ты чего? ‒ Вика не поняла, про кого это он. ‒ Он же меня на работе застал, а я занят был, вот и попросил позвонить, ну, Валентине Петровне! Новость сообщить! Я же не знал, Вик, я же не хотел... Голос Андрея стал непривычно звонким, и Вика поняла, что тот и сам готов запаниковать, что несколько вернуло ее в чувства: ‒ Ладно, дай номер этого Артема. Поздно уже, но я должна позвонить. ‒ Записывай... Номер простой, домашний. Лишь бы не ушел никуда... Папу она помнила плохо, как-то по частям. Помнила надежные крепкие руки с широченными ладонями, что подбрасывали ее под потолок. Помнила улыбку. Помнила, как он катал ее на раме велосипеда, как водил в парк на карусели. Или это было только воображение, что рисовало картинки счастливого детства, украденного так внезапно. И сейчас она представила, как этот такой родной человек, который совсем не изменился, уже практически стоит на пороге, извиняясь, разводит руками, а она готова кинуться ему на шею, готова целовать его в щеки, лишь бы он избавил маму и ее от этого кошмара, что длится двадцать лет... Артем рассказал всё, что удалось выяснить. Папа жил в районном центре, недалеко от места последней командировки. У него жена и двое детей. Домашний телефон нужен? Нужен... Опять гудки, невыносимо долгие, тревожные, как завывание сирен. Трубку подняли: ‒ Алло, слушаю! Не таким она представляла этот голос, сиплый с хрипотцой, уставший и надломленный. Что ему сказать, что? Что мама все глаза выплакала ночами, когда думала, что дочь спит. Что на неё пальцем тыкали в классе, как на безотцовщину. Что мама заболела... ‒ Папа, здравствуй... ‒ Вас плохо слышно, говорите громче... ‒ Папа, это Вика, здравствуй! ‒ сказала она уверенно, четко произнося каждое слово. Стало так тихо, будто во всем мире выключили все звуки. ‒ Вика! Откуда ты? ‒ папа шептал, и уже можно было с трудом разобрать, что он сам говорит. ‒ Я... Нет, нет! Это с работы, опять у них ЧП. - Это он сказал, будто прикрыв динамик ладонью. ‒ Папа, почему? ‒ Вика уже не могла сдерживать рыдание. ‒ Почему, ты нам так был нужен... ‒ Давай созвонимся позже, я тебе объясню... Жизнь не такая простая, дочка, да ты и сама уже взрослая, понимаешь... ‒ Понимаю? Понимаю... ‒ слезы высыхали сами собой. ‒ Все понимаю. Мама в больницу попала, очень плохо с ней. Ты приедешь? Молчание, такое долгое. О чем он сейчас думает? ‒ Не могу. Сама пойми, работа, семья у меня... Вика хотела спросить: «А мы ‒ не семья?». Бросила короткое «прощай» и повесила трубку. В груди было холодно и пусто. А еще была обида. Не за себя, за маму, которая ждала все это время, которая надеялась, которая довела себя... «Прощай, папа...» Она решила, что сегодня же отнесет все его вещи на помойку, до того, как поедет в больницу. И этот семейный портрет на стене, не место ему там! «Прощай!..» И эти письма, и фото. Вика схватила их, рвала, рвала на мелкие кусочки, как в отчаянии разрывалось сейчас и ее собственное сердце, не способное исцелиться потоком слез. ‒ Будь ты!.. Вика распахнула окно, и ее обдало холодным октябрьским ветром с каплями дождя. Она подхватила коробку с обрывками ничего не значащей бумаги и швырнула в открытую пасть ночи. ‒ Прощай папа! Прощай...