- Какая же ты дура… - выдохнул он с, совершенно неуместной, улыбкой. – Мы оба.
И прежде, чем я осознала, что происходит, уже второй раз за этот месяц, оказалась прижатой к каменной стене, и больно ударилась затылком. Голова отозвалась тупой болью, но я едва заметила.
Когда Артем коснулся моих губ своими, он сделал это очень нежно, осторожно. Дотронулся до соленой кожи на щеках, и я закрыла глаза. Его пальцы чуть дрожали. Наверно, именно это стало для меня последней каплей: то, как он нерешительно остановился в миллиметре от моего лица, порывисто вздохнул и меня обдало теплым дыханием с примесью мяты и виски. Он боялся поверить – я это знала – и потому сама притянула ближе такое родное лицо с яркими, выразительными глазами. Артем вновь поцеловал меня: в этот раз более настойчиво, тягуче-сладко. Распахнул куртку и пробрался под майку. Словно белая вспышка полыхнула в голове - и не было больше ледяного ветра, Вани, темной улицы вокруг. Ничего небыло. Только его руки и теплое дыхание, и я существовала только в тех местах, где его пальцы касались моей кожи.
Артем
Впервые увидев ее, я был поражен. Я помню это очень отчетливо, хотя не должен бы: мне хорошо если исполнился год к моменту нашей первой встречи. Мама рассказывала, что я перестал плакать и просто замер, перегнулся через край коляски и потянулся к ней руками, словно к солнцу.
И на протяжении долгих лет она оставалась моим солнцем – честная, добрая, верная, упрямая, иногда заносчивая, всегда неповторимо красивая. Для меня она всегда была красивой, хотя сама этого никогда не замечала. И я любил ее, хотя очень долго не мог понять, что влюблен. Она была рядом, всегда, вне зависимости от того, в соре ли мы, злимся ли друг на друга или у нас период мира. Она была единственной постоянной величиной в моей сумбурной вселенной, и я слишком поздно понял, что принимал ее, как должное.
А когда понял, так испугался собственных чувств, что у меня ушел год и три бутылки шампанского на двоих, чтобы, наконец, признаться ей во всем.
Той ночью нас было только двое на всей планете; для меня с тех пор существовали только ее губы, только ее кожа и ее хриплый голос, нашептывающий нежные слова.
Я знал, что стал ее первым. И я хотел быть последним. Поэтому, проснувшись утром - полуодетый, с затекшей спиной, - и не найдя ее рядом, я запаниковал. Мы были так молоды, так невинны. И мне стало страшно - а вдруг она жалеет о случившимся, вдруг, для нее эта ночь не стала целым миром, как для меня? Еще больше в этой мысли меня утвердило то, что в комплексе гостевого дома, снятого нами по случаю выпускного, я ее не нашел. Кто-то из девочек сказал, что рано утром она позвонила родителям и те ее забрали.
Вечером того же дня, разговаривая по телефону, она казалась прежней, вот только сказала, что так напилась прошлой ночью, что ничего не помнит начиная с момента, как мы спустились к воде. И все не умолкала, как это будет чудесно – вновь уехать на целый месяц прочь от родителей, к морю, солнцу и сосновому лесу, перед университетом денег заработать. Это последний год, когда она могла претендовать на должность в кемпинге, и планы у нее были грандиозные. Я слушал и умирал внутри.