...Ересиарх неожиданно победил...
Двести тысяч приговоренных рубились два дня, отходя от крови на дрожащие ночные часы. Дикарь пробивал середину, а Ересиарх сознательно сгибал линию боевых порядков. Враг радовался. Он продавил. Когда люди втянулись в завоеванное пространство, Ерисиарх ударил ветеранами с флангов. Дикарь не успел перестроить ряд, и по его парням проехались, как по ровному полю. Наивные не отбились. И бежали, наступая на пятки собственной чести.
Дикарь сохранил не более пятнадцати тысяч. Уходил по-своему, бросая на пути заслоны и жертвуя хвостом армии. Ересиарх не стал теряться на севере, развернул солдат и метнулся к восходу. Размалеванные язычники приняли бой и скуля откатились в азиатскую даль. Ересиарх опять перестроил войско и пошел западнее. Дикарь предложил завтрашний нейтралитет в обмен на тишину нынче. Император Духа радостно согласился и пошел убивать Италию.
Неожиданно приехал Магистр, остановился в орденском замке близ еретического городишка Думкомпф. Пустое Место провалился, как будто его и не было. Тело Магистра хранили лучшие наемники континента, их было полторы сотни - на большее Луна не наскребла денег.
Маг вызвал Скандинава на разговор, продолжавшийся до утра. Тот приехал один, оставаясь простым парнем с холодного побережья. Ему предложили бесхитростный триумвират - тот ответил, что все-таки присягал. Чему ты присягал, дурнобоко рассмеялся Магистр. Неужели Отцу, сынок? Скандинав молча вышел из кабинета, злыми пальцами держась за эфес. Излишнего сторонника Колеса зарубили между первой и второй стеной замка. Из почтения к нормам Севера труп довезли до моря, сожгли и развеяли по стальным равнодушным водам.
В Альбионе на миг потерялась власть, бароны выбирали между сыном Скандинава и духовным наместником Колеса, за которого просил Рим. Магистр занял у Ересиарха два легиона и с ними перешагнул пролив. Духовный наместник казался рядовым придурком из канцелярии, опиравшимся на мечи божественной стражи. Ее начальник мечтал подвести под меч столичного извращенца и втайне боготворил мертвого короля. И придержал своих, когда в предместье вошли солдаты с материка. Придурка казнили, обвинив в "узурпации традиций", непонятном, но, видимо, ужасном грехе.
Магистр сказал баронам, что уступит трон малышу, если на острове перепишут Кодекс. Я не хочу власти, признавался он, но свобода была моей ранимой мечтой, а на острове почему-то нет воли: задавлена прокатившемся Колесом? Из пятнадцати тезисов он просил вычеркнуть семь, мешавших разнообразию веры. Начальник стражи не хотел понимать, а затем отдал приказ перевешать. Бароны по долгу не могли спать, когда пришлые так великолепно зарубились с божественными. Пришлые превосходили числом в двадцать раз, бароны не колебались. Успевшие доказать себя не жалели. Лунные щедро раздали монастыри.
Министр позволил Ересиарху взять город. Армия попала в сердце - она не знала, куда идти дальше и остановилась. Ересиарх пытался спасти, но вооруженное простолюдье на второй день разбрелось по борделям и кабакам, а через неделю притон возник в каждом доме: местные задыхались. Задыхалось армия, но Ерисиарх гнул величие до последнего; он разнес по земле, что находится в точке мира.
Он выступал с балкона, на который ступали только хранители Колеса. Он орал, что постиг мировую суть, и этим летом бог даровал ему мировое господство. Сидя в зале Соборов, он подписал указ, отменяющий в Европе Благое Колесо. В каждый угол бросил епископа обучать быдло новым путям. Никто не ускакал за кольцо: на обложенных дорогах посланников тупо резали, но не говорили Ересиарху.
Он велел перечертить карту, украсив ее очертаниями новых епископств. Он кроил мир - в его воображении менялись границы, возникали новые города, собирались ополчения. Он отдавал приказы, как вести войну в отдалении, как менять в провинциях веру, он знал, что скоро подомнет континент и удивлялся, что не видит ответных писем.
Министр скучал, убивая все, что выходило из города. Знаменитая конница пополнилась вдвое, а мелкие отряды сумели занять Балканы в отсутствии вожака. В конце Ересиарх имел только то, на что наступали ноги - столицу своей Империи, сжимаемую до размеров единственной головы.
В столице стало нечего жрать. Он вывел похмельную и вонючую армию на дорогу. Сторон света виднелось четыре, ни одна из них не имела преимуществ перед другой. На юг, сказал он, поставив направление на монетку.
Пропустить, ухмыльнулся Министр.
Их пропустили. Солдаты медленно побрели вперед, не встречая битв и натыкаясь на деревеньки. Дома объедали до последнего хлеба, женщин забирали в обоз. Ересиарх молчал: он уже видел, что ведет неизвестно кого и неизвестно куда. И неизвестно зачем.
Армии нужен бой, догадался он. Половина сдохнет, зато остальные через месяц останутся армией. Истерично он начал искать противника, тот медленно шелестел сзади. Ересиарх приказал остановиться. Министр отошел назад. Воинство Невидимой Руки пошло в лоб, но конница легко уворачивалась от дурной пешей черепахи.
Через три недели Министр двинулся вперед и пробил шаткую фалангу. Далеко никто не ушел. Ересиарх вынул меч. В его грудь смотрело восемь копий. Неизвестный подонок предложил сдаться и выйти на диспут с Отцом. Дерганым взмахом он бросил оружие, и его не убили сразу.
18
Здание школы стояло белым, растянутым в длину, трехэтажным. Малые дети бегали по двору, взрослые школьники и окрестная шпана с чувством не зря прожитого топтались на крыльце. "Покурим, Шлепа?" - предлагал короткий пацан массивному парню с блинообразным лицом. Шлепа соглашался, покурить - дело нужное. Короткий пацан возбуждено сплевывал себе под ноги. Одинокие учителя проходили мимо.
Сентябрьская погода висела чистой и прозрачной, радуя последней порцией солнечного тепла. Пока плюс двадцать. Завтра, конечно, будет меньше. А пока чирикали воробьи, Шлепа весомо матерился и тренькал звонок, предупреждая о втором уроке.
После химии наступала математика. Леша не любил алгебру, как и все, что таилось в трехэтажном здании и на подходах к нему. Учился хорошо. Перед походом в первый класс мама объяснила, что правильные дети получают пятерки, он поверил. Без троек дожил до седьмого класса, своих тринадцати лет, нового сентября. И снова прозрачный воздух, последнее звенящее тепло и Шлепа, тихо бивший по голове малолеток, и короткий пацан, худой, нервный, с надорваным ухом, - знакомый враг. В четвертом классе он заприметил Лешу. С тех пор помнил, при встрече раскрытой ладонью хлопая по лицу, не больно. Но тем и плохо, тем изощреннее издевательство. Три года назад с ним стоило подраться, но короткий пацан раньше убегал, а сейчас дружил с местными.
Ступочкин протяжно говорил о переменной и функции. О какие там есть способы задания функций? Графический. Табличный. И конечно же, уравнением. Класс переписывал с доски вдавленные мелом формулы, Леша всегда удивлялся: почему цифры Ступочкина такие яркие и видные, а все, что он, Леша, писал на доске, такое блеклое и неразличимое уже с задних парт? И не только он, но и любой в классе возил мелом неправильно, и только Ступочкин выводил что-то твердое. Наверное, опыт, думал он, рассеянно изучая грязные манжеты полувекового учителя.
Лешу позвали к доске построить линию по таблице, заполнив ту в согласии с формулой. В квадрат и отнять четыре. Скучная формула, задание для дураков, которым Ступочкин всегда поощрительно улыбался.
Не надо, спохватился Матвей Арсеньевич, построй-ка лучше вот этот, позаковыристей. И ткнул пальцем в учебник, найдя там сочетание цифр с затаенным дискриминантом. Леша принялся уныло рисовать букву "D", взял чей-то калькулятор, посчитал. Ступочкин неудолетворенно хмыкнул: ерунду в уме надо щелкать, тебе особенно, отличник же, не хухры-мухры. Оксана со второй парты, корявая и оттого всезнающая, уже выводила график. Не хухры-мухры по-прежнему мялся у доски, запутавшись с местом второго корня. Ему светила сомнительная дробь с фантастическим знаменателем. Ступочкин замер и смотрел, напоминая облезлого барса в засаде. Говорят, что если барса перед прыжком подергать за хвост, тот в своей сжатости не заметит. Так и Ступочкина можно кусать в этот миг за ляжку, математик не шелохнется...