Недоразумение
Необыкновенный случай
(Из галицкой жизни)
Андрей Степаныч Короп проснулся пятого января довольно поздно: накануне он ужинал в большой компании и совершил обильное возлияние. Открывши на мгновение глаза, раздраженные полоской бледного света, прокравшегося сквозь щель опущенной драпировки алькова, и потянувшись сладко, он снова закрыл их, повернулся к стенке и обнял… несмятую соседнюю подушку; это непривычное ощущение отрезвило его сразу от грез: он осмотрелся и вспомнил, что его жена уехала в Вену.
Вставать Андрею Степанычу не хотелось, — голова была тяжела; он закурил папироску и, нежась в постели, предался мечтаниям.
"А сильное впечатление произвел я вчера речью, — вспомнил он, — всех затмил, поразил и уничтожил! Мысли неслись у меня жгучим вихрем, слова звенели, как сталь, а речь бурлила каскадом, переливала бриллиантами… Это поднимет меня в общественном мнении как адвоката… Да и завинтил же я им, патентованным, на их либеральненькие заигрывания, — даже переглядываться все стали и притворять двери — трусишки! А я им сплеча и за скасование классического образования, и за уничтожение привилегированного произвола, и за децентрализацию, и за автономию, и за черт его знает что… Хорошенько уже не припомню: в памяти осталось только, что много кричали и что из соседней залы сбежалась молодежь… чуть ли даже не качали меня. Успех во всяком случае был необычайный, и популярность моя поднялась… Как бы только не дошло?.. Э, вздор!" — успокоился он и начал думать о другом.
— Да, я и забыл! — проговорил Короп вслух. — Вчера ведь я получил письмо от Нюнчика! — и он достал из ящика в ночном столике письмо и стал его снова перечитывать.
Среди сердечных излияниий и радужных надежд жена писала ему про его первый роман, посланный в редакцию одной столичной газеты: роман был прочитан и одобрен, за исключением лишь развязки; редактору не понравилось, что герой романа Ясь стреляется на ковре, а героиня Сара вешается на чердаке; он требовал непременно закончить роман счастливо: в середине-де допускал редактор всякие зверства, насилия и лужи крови, но к концу, по его мнению, мрачный колорит обязательно должен был перейти в успокоительную ясность. При последнем условии, исполненном не позже, как к 6 января, он обещал поощрить юного писателя и пустить роман фельетонами в своей газете; но при опоздании хотя бы на один день он брал свое слово назад, так как и без того портфель редакции переполнен произведениями известных литературных имен.
"Да, — мечтал, затягиваясь ароматным дымом, начинающий писатель, — роман принят, и где же? В столичной газете, где помещают свои произведения крупные тузы… и среди их, среди этих звезд литературы, буду блистать и я! Значит, судьба моя решена: я — писатель, литератор, беллетрист, ро-ма-нист!" — и Андрей Степанович от радости так подпрыгнул в постели, что чуть не свалился на пол; впрочем, такие порывистые движения оправдывались приливом понятного всем восторга, а главное — молодостью: Коропу было не больше двадцати трех-четырех лет. Окончивши Львовский университет по юридическому факультету, он приписался кандидатом к присяжному поверенному, желая посвятить себя адвокатской карьере; сначала она манила его страшно: блистательные речи, изумленные судьи, умиленные присяжные, растроганные до слез преступники и восторженная толпа… громы рукоплесканий, мелькающие в воздухе дамские платки, звонок председателя… Но вскоре эти иллюзии побледнели и превратились в скучную и кропотливую работу, в беготню за справками по канцеляриям… И вот поэтическая, жаждующая шума и славы душа нашего кандидата не удовлетворилась такой мизерной работой, а стала искать себе другого исхода; в период этих разочарований и женился мечтатель на хорошенькой, шустрой панне Марье.
Новое семейное гнездышко, новый упоительный чад наслаждений погрузили душу счастливца в поэтическую истому и возбудили у него зуд к писательству; результатом всего этого вышел роман, о котором теперь и сообщала жена — Нюнчик.
"Конец-то переделаю сейчас же, вдруг, — решил в уме Короп, закуривая вторую папиросу, — поженю их — да и шабаш! Только вот в чем затруднение: полиция будет преследовать… Разве покаяться, принести повинную, отговориться соблазном, подкупами, чрезвычайными обстоятельствами?.. Впрочем, придумаем, — успокоился он и закурил третью папиросу. — А гонорар там, вероятно, платят порядочный, — копеек пять, а может быть, и десять… Что, если десять? — отдался уже совершенно фантазии Короп. — Ведь сколько-то деньжищ загребу! За фельетон до пятидесяти рублей, а фельетонов выйдет в моем романе штук шестьдесят… итого тысячи три! Недурно! Сейчас же кандидатуру по боку и квартиру переменю — эта маловата… Кабинета нет, спальня да гостиная!.. А для писателя нужна отдельная комната, уставленная шкафами, бюстами, с большим письменным столом… Нюнчик все это отлично устроит — у нее много вкуса… Ну, и ей нужно будет соорудить шикарный гардероб… А потом перешагнем мы из газеты в пузатый журнал и перелетим в столицу… Устроимся там, назначим журфиксы: все лучшие литераторы у нас… Меня обнимают, поздравляют… Слава растет, гремит… Я захлебываюсь… и творю, творю и захлебываюсь!.."
В это время скрипнула дверь и оборвала Коропу грезы.
— Живы ли вы, пане, или померли уже, не доведи боже? — раздался вслед за скрипом старческий голос.
— Что ты, Матрена? — засмеялся Андрей Степанович. — С чего бы мне помирать?
— Да что-то вы долго спите! — проворчала с укором старуха, исправлявшая должность и кухарки и горничной. — Добро бы с паней, а то сам вылежуется: ведь я уже и узвар, и кутью вон под образами поставила, и три раза самовар грела…
— Что-о?! — вскрикнул от изумления Андрей Степанович и потянулся к часам: стрелки показывали два часа дня!
— Чего ж ты меня не разбудила? — заволновался Короп. — Занавеси спущены, в спальне темно… мне и невдомек, что поздно… даже лежать надоело, — оправдывался он, надевая носки и туфли.
Кухарка между тем не торопясь раскрыла занавеси, подняла стору в окне и проговорила спокойным голосом:
— Чего не будила? Жалко было; думала: промарновал где-то ночь, так пусть уже дрыхнет… Вон и меня разбудили удосвита… телеграмму принесли… тоже недоспала…
— Телеграмму, говоришь? Кому? Мне? — встрепенулся Короп.
— А то кому ж?
— Да где ж она?
— Вот… в кармане… — и Матрена достала из него засаленный пакетик.
Андрей Степанович вырвал депешу из ее рук и от тревожной торопливости даже разорвал ее в двух местах. Депеша была от жены и гласила следующее: "Снабди паспортами Сару и Яся; пусть скроются немедленно в Швейцарии. Помни, что сегодня должно быть все покончено, выслано; завтра будет поздно. Нюнчик"
Короп, прочитав ее, расхохотался весело и сделал какое-то танцевальное па.
— Нюнчик мой, родненький! — воскликнул, целуя депешу. — А какая она у меня умница, старушенция, — ударил он ласково по плечу выпучившую на него глаза кухарку, — видишь ли, и конец романа придумала… Я вот ломал голову, как бы это и от полиции их укрыть, и привести к благополучию, а она сразу придумала, и ловко так… Теперь-то наш роман… ого-го!!
— Какой такой Роман? Знакомый, что ли? — развела старуха руками.
— Э, что с тобой толковать! — махнул рукой Короп. — Ты подай лучше мне сейчас пообедать.
— Что вы, пане, в такой день обедать? Креста на вас нет, что ли? Да сегодня до звезды ничего и не едят… Сегодня ведь голодная кутья… Чайку, пожалуй, напейтесь, да пирожков два принесу вам, а то — обедать!!
— Что ни давай, то давай, только мгновенно, потому что каждая минута дорога… и без того запоздал, проспал…
— Зараз, зараз, — заторопилась старуха, — только вот сбегаю к соседям за святой водой…
— Брось ты эти пустяки, — крикнул раздражительно Короп, — а тащи сию минуту сюда чай и пироги.
— Ой, поплатишься, пане, за такие речи, — проворчала старуха и хлопнула дверью.
Теперь Короп сообразил, что осталось очень мало времени, а работы масса, — и заволновался.
Когда старуха внесла самовар и пироги в комнату, то он объявил ей строго:
— Поставь все это здесь и не входи больше ни за чем… хотя бы горело здесь — не смей! Да слушай еще, — добавил он раздражительно, — кто бы ни пришел ко мне — не пускай! Всем говори, что меня дома нет, что я умер, издох… и гони просто в шею! Если кого впустишь — убью! Вот револьвер положу на столе и буду стрелять всякого, кто подвернется…