– Как он? – спрашивает Зоя.
– Как?! – переходит почти на крик жена брата. – Да как всегда! Что ему сделается му..ку этому? Другой бы убился, а этот ничего, только ногу сломал. А я теперь ухаживай тут за ним. Тварь, чтоб он сдох, твой братец чертов. Всю жизнь мне поломал. – на бледном, изможденном лице вспыхнули алые пятна. В тусклых, бесцветных глазах горит неприкрытая ненависть. – Ладно. Это ты отдыхать приехала, в отпуск . А мне на работу пора. Смотри, не вздумай ему водки купить. Ты ж сердобольная. Он же поноет, ты и побежишь, жалостливая наша.
– Не побегу. – обещает Зоя.
Жена брата быстро надевает поношенные туфли с облезлыми носами и молча выходит из квартиры с силой захлопнув за собой входную дверь.
Брат лежит на продавленном диване, вытянув загипсованную ногу на драный подлокотник. Неприбранная комната, завалена всяким хламом. Перед диваном, стоит облезлая, голубая, деревянная табуретка, на которой сердобольная супруга оставила больному стакан жидкого чая и бутерброд с куском неаппетитного вида колбасы.
Увидев Зою брат хриплым голосом говорит:
– О, Зойка! Приехала, а я слышу Лидка там на кого-то в коридоре разоряется. – небритое, заросшее седой щетиной лицо растягивается в подобии улыбки.
«Господи! Ведь был первым красавцем в селе. Все девчонки с ума по нему сходили» – с грустью глядя на брата думает Зоя. Что жизнь с людьми делает. Да нет, не жизнь, что люди сами с собой делают.
Зоя подходит к дивану, в нос бьет запах перегара и немытого тела.
– Зойка! – брат смотрит почти нежно, с надеждой. – Сходи, четвертиночку купи. А?!
– Вась, ты посмотри на себя. До чего себя довел со своей водкой. Чуть не убился на стройке. Ни за какой водкой я не пойду. Вы мне зачем телеграмму прислали? Что б я за водкой тебе бегала? Вась, пора уже за ум взяться. Ты уж седой почти, а вся жизнь мимо тебя прошла. Ни семьи нормальной ни детей.
Зоя сокрушенно качает головой. В глазах грусть. Ничего она не изменит. Человек уж большую часть жизни прожил, теперь уж, навряд ли, что-то по-другому будет. Что бы, что-то изменить, желание должно быть. А у ее брата желания никакого не наблюдается. Ему только четвертинку нужно, а все остальное для него и не важно уже.
Перестав улыбаться, брат смотрит обиженно, с упреком.
– Телеграмму Лидка отправила. Охота была ей со мной возиться? Вот она тебя и вызвала . Ты ж ее знаешь. Змея! – с обреченностью в голосе говорит он младшей сестре.
– Сам себе жену выбрал. – пожимает плечами Зоя. – Она добротой-то никогда особо не отличалась.
– Да, выбрал… – вздыхает он и снова смотрит на Зою. Взгляд жалкий, умоляющий. – Зой, сходи за водкой! Нога болит. Мне много не надо. Просто в качестве лекарства. Понимаешь?
– Нет. – твердо говорит она. Глаза брата суживаются. Лицо становится злым.
– Вот суки! Все вы бабы одинаковые. Мужик мучается, страдает, а вам плевать. Чего ты вообще приперлась? Сидела бы там в своем поселке, за больными идиотами подтирала бы. – он уже почти кричит, от беспомощности, от безысходности, от понимания того, что она права и он сам превратил свою жизнь в грязную, заваленную хламом квартиру и вечно недовольную, орущую на него жену. Одна радость, одна цель – выпить. Ничего больше нет. Куда? Куда все ушло? Ведь когда-то он о чем-то мечтал. Влюблялся, кружил головы девушкам. Хотел выучиться на инженера. Куда это все делось, как получилось, что жизнь прошла мимо, просыпалась сквозь пальцы как песок зажатый в ладони. Вот все было, стоило только руку протянуть и раз, ничего уже нет, ничего не осталось.
– Зой! Пожалуйста! Одну и потом я все. Завяжу, клянусь. Зой!
Она молча вышла из комнаты. «Не нужно было приезжать. Прав Иван Данилыч».
Неуютная, такая же грязная, как и вся остальная квартира, кухня заставлена грязной посудой. Мешками с мусором. Зоя заглянула в холодильник. Пара вареных картошин в оббитой, закопченной эмалированной кастрюле пахнули на нее странным несвежим запахом. На другой полке кусок сморщенной заплесневелой колбасы. Больше ничего нет.
В раковине горой свалена немытая, бог знает сколько, посуда. На подоконнике чахлый, загибающийся цветок в треснувшем горшке.