Пишущий парень. Мой друг. Единственный человек, который никогда меня не разочаровывал. Я подошел к кафе и постучал по стеклу. Он посмотрел, вздернул подбородок и знаком предложил войти.
Пока я входил и пробирался к его столику у окна, он освободил для меня место. Мы обменялись рукопожатием — на этот раз традиционным, серьезным и крепким. Подошел официант, и я попросил принести кофе, но Колин сказал «нет» и заказал два пива. Я пожал плечами, и официант ушел.
— Что делаешь? — спросил я, глядя на тетрадь.
— Английский.
— Уже?
— Мне есть что сказать, старик. И я хочу, чтобы он наверняка это прочел.
— Ты о чем?
Официант поставил перед нами пиво. Когда он ушел, Колин посмотрел на меня.
— Ему недолго у нас осталось, Гилад.
— Почему?
— Ты действительно ни с кем не разговариваешь.
— Что?
Он взял свой стакан и уже собрался сделать глоток, но потом остановился.
— Твое здоровье. — Он поднял стакан.
Мы чокнулись. Лучи низко стоящего солнца падали сквозь стекло на наш столик.
— Гилад, приятель, послушай; короче, ты знаешь, кто такая Мари де Клери?
— Я ее знаю. И что?
— Мы с ней долго были вместе. Я бросил ее в прошлом году.
— Ясно. И что?
— Она не в себе и болтает, приятель. Рассказывает всем. Она с ним спит. Спит с Силвером, понятно?
— Чепуха, Колин, — засмеялся я.
— Неужели ты не знаешь? Ни разу не слышал эту историю? Да у нее рот не закрывается.
— И ты в это веришь? Серьезно?
— Сначала тоже не верил. Сначала думал, что это чушь, но теперь, старик, я точно знаю: это правда.
— Это никак не может быть правдой.
— Я тоже так думал. То есть ты знаешь, как за ним бегают девчонки. Этот парень может поиметь любую, какую захочет, поэтому зачем ему выбирать ее? Да ни за что, правильно? И я все качал головой, думая, что этого не может быть. Но теперь я слышу, как об этом говорят родители. Это вышло наружу, старик.
Он отхлебнул пива. Я смотрел на улицу. Какое-то время мы сидели молча, наблюдая за людским потоком, стекающим с улицы в метро. Периодически мимо кафе проходили и спускались по ступенькам ребята из нашей школы, рюкзаки подпрыгивали у них за плечами.
— Слушай, старик, как думаешь, почему Ариэль так его ненавидит?
Я покачал головой.
— Она узнала первой. Мари первой ей призналась, приятель. Она говорит, что была морально шокирована. Дерьмо из нее так и прет. Весь прошлый год только и твердила, как ей хочется с ним переспать. Ревнует просто, что он выбрал не ее. Несколько месяцев назад мы с ней круто трахались. Она сказала, что собирается сообщить своим родителям. Я сказал, что нечего ревновать, и она взбесилась. Когда я это сказал, то даже не верил, что такое происходит, но теперь, старик, я в этом уверен. Или уже закончилось. Я даже слышал, что она забеременела.
Я смотрел на улицу. Солнце опустилось за деревья, и на улице зажглись фонари.
— Думаешь, его уволят?
— Так я слышал. То есть, конечно, уволят.
Какое-то время мы сидели молча. Пили пиво.
— Это не важно, — наконец произнес Колин.
Я посмотрел на него.
— Почему?
— Не знаю. Я об этом думал. Не только об истории с Мари, но и о том, что он сделал во время демонстрации. Как он тогда облажался. Позволил этому придурку плюнуть на себя. Меня это взбесило. На хрен взбесило. Взять и вот так уйти. Я ожидал, не знаю, чего-то большего. Чего-то более… более…
Он умолк.
— Героического, — подсказал я.
— Героического, — кивнул он. — Но в итоге я кое-чему научился у этого парня. По крайней мере он не такой, как я думал. Или каким хотел его видеть. Может, он — разочарование. Для тебя тоже, я знаю. Он не этот тебе гребаный герой. А кто герой? В смысле, а чего мы ждем?
Колин допил свое пиво. Мы сидели и смотрели, как к лестнице, ведущей в метро, подошла женщина с палочкой. Она остановилась, чтобы перевести дыхание, а затем начала неловко спускаться по бетонным ступеням.
— Ты говоришь совсем как моя мама, — признался я.
— Да? — Колин засмеялся.
— Она как-то спросила; «Чего ты ждешь от людей?» Как будто от другого только и можно ждать, что разочарования.
— Да, старик, это как раз одно из многого, чего нам следует ожидать. Но по большому счету лучше не ждать ничего. Меня бесит, что до сих пор хочется для него писать. До сих пор хочется знать, что он думает о моей писанине, о моих словах. Обо мне, наверное.