— Да что мы там обменять-то сможем? — удивилась Лиза. — У нас и нет ничего.
— Сходим, посмотрим, — пожал я плечами, — вдруг что получится.
На улице мороз слегка пощипывал лицо, при дыхании изо рта выходил пар. Петроград днём казался не таким мрачным и потусторонним, как этой ночью. Но запустение было заметно. Улицы действительно не убирались, снег поскрипывал под ногами. На дорогах попадались кучки замерзшего навоза от когда-то прошедших лошадей. По улицам за тот час, что мы шли, не проехало ничего, ни телеги, ни пролетки, ни тем более автомобили. Раз проходили мимо полузаметённых снегом узких рельс трамвая или конки. Людей было не так много, все шли быстро по свои неведомым делам, некоторые оглядываясь. Одеты все были бедно, в поношенные и обтрепанные вещи. Возможно, многие, как и Лиза, уже обменяли свой приличный гардероб на продукты, или опасались выходить в шубах и пальто с мехами, не рискуя их лишиться или привлечь внимание как "буржуи".
На самом рынке шевеление жизни было более заметно. Снег был истоптан и перемешан с грязью. Стоял шум разговоров, крики торговцев-разносчиков. Народ толкался, крестьяне меняли немного муки, крупы, пойманной рыбы на ткани, одежду, скобяные товары. Горожане побогаче отдавали накопленное имущество за возможность насытиться, рабочие выменивали какие-то промышленные товары у крестьян на еду. Среди всех этих крестьян и горожан выделялась небольшим черным пятном группка в морских шинелях, менявшая не увязывающиеся с матросским бытом роскошные вещи на продукты в больших количествах. Проходя мимо, я услышал в их речи мимоходом брошенную фразу: "Долой собственность, бабка, долой власть", а из карманов бушлатов торчали сложенные газеты "Буревестник" и еще одна с видимой частью названия: "… анархиста".
"Какая-то группа анархистов еще один особняк захватили, теперь роскошную обстановку распродают", — подумал я, — "Молодые, оружия почти нет, у одного только рукоятка нагана заметна". Я повернулся к девушке и попросил: "Лиза, будь добра, отойди вон к той арке и подожди меня. Не вмешивайся, пожалуйста, если что-то произойдет".
— Братишки! — обратился я к анархистам. — Как свободная торговля, идёт?
— Свободная, она завсегда лучше, — ответил один из них. — А ты, пехота, никак меховую манту на шинелку решил прикупить. Так подходи, поторгуемся, гы-гы-гы, — развеселился старший по возрасту матрос, а на лицах трёх остальных появились ухмылки.
— Манта мне эта без надобности, — ответил на шутку я, — у меня фасон не тот. А вот вам у меня чегой-то может и пригодится.
— И чегой-то? — прищурился анархист.
— Так вот, — я похлопал по висящей на плече трехлинейке, — нужна вам такая деталь туалета, приодеться не желаете?
— Ишь ты, разговорчивый! — удивился матрос. — Не врёшь, отдаёшь?
— Зачем врать, мне не нужно, а у вас, гляжу, один наган на троих.
— И почём отдаешь? — загорелись глаза у одного из молодых.
— Цыц, салага, — оборвал его старший, — на что меняешь? — это уже ко мне.
— Провианта, вижу у вас хоть заешься, отсыпьте всего понемножку, сочтемся, — закинул я удочку.
— Всего, даже понемножку, это тебе, брат, жирно будет, — возразил тот матрос, — три фунта сушеного гороху берёшь?
— Десять фунтов гороху, и десять пшенки, и в самый раз, — продолжил торговлю я.
— Куда столько гороху, обожрешься, знаешь, что после бывает, особливо в тесном кубрике, гы-гы-гы! Губа у тебя не дура. Пять гороху, и пять пшена, и баста! — заключил старший анархист.
— Ну, по рукам! — согласился я. Винтовка переместилась в руки матросов, а я получил два полотняных мешочка, глянул, да, горох и пшено, взвесил на руке, ну, может, по два кило каждый и будут, и положил их в свой мешок.
— Эй, а она без патронов, — сказал анархист, державший винтовку в руках и отодвинувший затвор.
— Точно, по патронам отдельный разговор, — сказал я, вынимая из мешка патроны, — вот пачка и пяток россыпью. Три каравая хлеба за всё.
— Один, — возразил анархист.
— Пускай один, и в довесок вон тот бумажный кулечек с сахаром.
— Ну держи, что ли, — мне протянули хлеб с маленьким пакетом кускового сахара и получили в обмен патроны.