Глава 3
Ужин, на мой прежний взгляд, был весьма скромный – тарелкой горохового супа без мяса, без лука, с картофелиной в нём на двоих, и пара стаканов непонятного чая с кусочком хлеба. Но при этом показался очень вкусным, хотя и недостаточным. Поговорка "голод – лучшая приправа" подтвердилась экспериментально.
Уже полностью стемнело, в городе не светилось ни огонька. Жители, как видно, экономили свечи или керосин, у кого он есть. Мы с Лизой решили ложиться спать, завтра ей надо на работу, получить расчет перед отъездом из Петрограда. Ну и я пройдусь с ней за компанию, не сидеть же день в четырех стенах комнаты.
Всё-таки приятны давно забытые ощущения, когда лежишь с девушкой, к которой чувствуешь пусть пока еще не любовь, но душевную близость и теплоту, даже уважение, удивляясь как она жила тут в таком некомфортном и опасном мире. Лежишь и ощущаешь её тело через тонкую ткань, обнимаешь, гладишь её волосы, спину, бёдра. Целуешь, ласкаешь её, касаясь изгибов её фигуры. Она подается навстречу, прижимается, подставляет лицо, проводит руками по тебе. Позволяет и помогает стянуть с неё длинную ночную рубашку, быстро сбрасываешь с себя нательную рубаху и подштанники. Девушка раскрывается, запрокидывает голову…
Заснули мы не скоро…
Наутро вставать пришлось в шесть часов. Пока встанешь, затопишь плиту, вскипятишь чай. Долго всё. Электрический чайник, кажется, уже должны были изобрести, но распространения, наверное, пока не получили, да и электричества в Петрограде не часто подают. Приятный момент, у нас осталось немного пшенной каши, её надо подогреть, а то следующий раз поешь только в обед чем в столовой покормят, куда Лиза, говорит, проведёт.
Ну улице морозно и темно. Я иду, хоть и заморивший червячка, но немного невыспавшийся. Тело это должно быть привычно к ранним подъёмам, но наверное, психологически я прежний к ним еще не готов, отвык. А Лиза весела. Идёт, держа меня под руку, улыбается чему-то, посматривает на меня. Глядя на неё невольно расплываюсь в улыбке. Интересуюсь причиной её весёлости, она не скрываясь отвечает: "С тех пор, как ты появился, у меня жизнь сразу переменилась. Всё стало по-другому, и всё хорошо!"
"Чудо ты моё весёлое", — говорю ей. А сам думаю, что приятно, конечно, относить Лизину радость на счет моих мужских способностей, но, скорее всего, она просто поела эти дни лучше, чем обычно, и стала не одна теперь, вот и радуется. Хотя… Это мне, привыкшему к эгоизму… нет, эгоизм в любые эпохи был, к большему цинизму и равнодушию двадцать первого века, яркие чистые открытые чувства в диковинку. А Лиза по году своего рождения еще романтическая барышня девятнадцатого века. Но может я просто старый уже был в том времени, вот и не ощущаю так остро? Кто этих девушек разберёт, не помню уже. "А может, Лиза в меня влюбляться начинает?" — мелькает мысль. Не хотелось бы огорчать своим неуклюжим поведением такое милое трогательное чудо. Уфф…
Шли мы около часа, о чем-то говорили, смотрели друг на друга, улыбались. Я и по сторонам поглядывал. Приблизились, похоже, к центру. Прошли по мосту речку какую-то, канал, опять речку. Впереди замаячил шпиль, смутно напоминавший Адмиралтейство. А на улицах стало гораздо оживлённее, жизнь бурлила и проявлялась в каком-то непонятном, казалось даже сумбурном, движении. Люди ходили и даже бегали, часто, быстро, и, большей частью, вооруженные. Проехало целых два автомобиля. Вспомнились почему-то, похоже по ассоциации, строчки из песни:
Надо же, думаю, придёт же в голову. Бросилась в глаза уцелевшая табличка на доме с названием улицы: Гороховая… Гороховая?! До известного дома два по этой улице мы, впрочем, еще не дошли. Я переваривал удивление адресом, и тут же был ошарашен фразой, брошенной на ходу каким-то студентом или вчерашним гимназистом. Он пробегая мимо, куда-то спеша и поправляя постоянно сползавшую с плеча винтовку, бьющую его прикладом по ногам, выпалил: "Лизавет Михална, вас товарищ Востриков спрашивал", — и умчался дальше по своим несомненно важным делам. "Я поняла, Семагин, — крикнула Лиза ему в спину, — подойду!"
— Лиза, а в каком машинописном бюро ты работаешь? Я что-то запамятовал, — насмешливо прищурившись, посмотрел я на девушку.
— Ой, и правда, я же тебе не сказала тогда, — расширились Лизины глаза.
— Случайно, не на Гороховой, два? — с усмешкой спросил я.
— Нет, не два. Десять. Прости, прости, забыла, из памяти вылетело, — виновато взглянула Лиза. — У нас бюро в Комитете охраны. Со мною так приключилось. Помнишь, я тебе рассказывала, после революции год назад наше присутственное место разогнали, — принялась она мне объяснять. — И кушать совсем нечего было. И тут меня знакомая, которой я заказ шила, помогла с протекцией в машинописное бюро при комиссариатах милиции, от Временного правительства. Они тогда вместо царской полиции создавались. Вот там я и работала. А после октября, когда большевики власть взяли, милиция перестала почти работать. Многие разбежались, пишущие машинки утащили, да что там машинки, перья и чернила забирали. А я осталась, и машинку свою никому не дала забрать. Мне идти некуда было, кормиться нечем. Нас таких очень мало оставалось. Вот я у нового начальства и на хорошем счету. Печатаю я хорошо, исправно, быстро и без ошибок…