Ленин начал с жаром и экспрессией говорить речь, встав на небольшое возвышение. Рабочие слушали его затаив дыхание и вытянув шеи, чтобы лучше видеть Ленина поверх голов. Понятные им слова производили на них огромное впечатление и давали им надежду, что вот теперь, вот сейчас начинается новая жизнь, новый строй с настоящим равенством и с настоящей свободой, в отличие от февральской буржуазной республики, да и в отличие от прочих капиталистических стран, без угнетения небольшой прослойкой власть имущих, присваивавшей себе плоды труда многих миллионов трудящихся, живущих в нищете.
Моё впечатление от речи Ленина было не очень сильным, ведь я вырос в другой эпохе, и я не чувствовал как свои все те чаяния здешних рабочих, которые они впитали в себя в течение всей здешней нелёгкой жизни. Хотя надо признать, что воздействие большого скопления народа на меня ощущалось, какой-то эффект толпы всё-таки был, однако он не захватил меня всего. Голова моя была повёрнута в сторону Ленина, чтобы не выделяться из картины таких же стоящих рядом бородатых или усатых слушателей в кепках или видневшихся кое-где слушательниц в повязанных на голове платках. Взгляд же мой перемещался по всему помещению и по всем слушателям, и по-моему, они все вели себя очень похоже, вслушиваясь в каждое слово выступавшего. Даже подростки, вставшие ногами на станины станков позади толпы взрослых, и то слушали Ленина с широко раскрытыми глазами, что-то для себя понимая.
Ленин говорил около двадцати минут, и вот речь подошла к концу. Выступавший сошёл с импровизированной трибуны, народ перед ним расступившись образовал неширокий коридор, по которому Ленин и стал продвигаться к выходу, отвечая по пути на многочисленные вопросы. Я стоял у входа в гранатный корпус, зайдя в цех одним из последних, и смотрел вдоль живого коридора, внимательно оглядывая всех стоящих в первых рядах.
Вот Ульянов-Ленин прошел мимо меня и вышел во двор. Он направился к автомобилю, и какая-то женщина, до этого слушавшая выступление, устремилась за ним и начала спрашивать о заградотрядах, которые не дают провозить частникам и мешочникам хлеб из деревень в город. Руки у женщины прижаты к груди и теребят концы повязанного платка. Я вышел во двор вслед за Лениным и тут сзади послышался какой-то шум. Быстро оглянувшись, замечаю, как молодой человек в одежде рабочего, стоявший во время митинга рядом со мной, споткнувшись, упал на одно колено на землю и тем самым создав затор для выходящего народа. Я тороплюсь за Лениным, озираясь вокруг. Во дворе находится не так много людей, большинство ещё внутри цеха, задержано образовавшейся людской пробкой.
Ленин подходит к левой задней двери автомобиля, из которой он и выходил, приехав сюда. Женщина, шедшая рядом с ним, всё ещё пытается что-то выяснить насчет хлеба. Перед автомобилем, у переднего левого крыла молча стоит и смотрит ещё одна женщина, вот её рука ныряет в сумку и тут же появляется обратно, сжимающая пистолет.
Я делаю рывок и плечом резко толкаю собеседницу Ленина на него самого. Оба они теряют равновесие и, чуть не падая, скрываются за автомобилем. Правой рукой выхватываю из наплечной кобуры заранее взведённый браунинг и… вместе с раздавшимся хлопком мою левую руку в плече обжигает болью. Рычу от боли и злости, делаю серию выстрелов по силуэту с пистолетом. Пистолет выпадает из руки у стрелявшей, правая нога её подкашивается, и женщина падает на землю. Закусив губу, прислоняюсь спиной к автомобилю, ноги слегка слабеют, левую руку жжёт, на рукаве пиджака появилась сквозная дырка и начинает окрашиваться буровато-красным. Упавшая террористка стонет на земле, но тянется неповреждённой своей рукой к валяющемуся браунингу, мой взгляд концентрируется на нём: "точь-в-точь как мой", — мелькает мысль. Стреляю ещё раз, пуля выбивает фонтанчик земли рядом с женщиной, та отдёргивает руку.