В сентябре у меня подходили к концу дни, отведённые на отпуск и выздоровление. Пора возвращаться в Царицын, благо сообщение с ним восстановилось. Рукой можно было двигать без больших болезненных ощущений, задачу по экспресс-подготовке людей для охраны лидеров Советов я как мог выполнил. Надо ехать.
Дзержинский выписал справку, что я находился на излечении, попутно выполняя важное поручение по линии ВЧК, и кроме того, спросив, в чём я нуждаюсь, добился выделения мне комплекта военной формы, а то моя гимнастёрка пострадала при обработке раны, да и вся моя старая форма была уже довольно поношенная. Хотел я ещё и куртку кожаную попросить, очень удобная и практичная вещь, вши в ней не заводятся, но не решился наглеть.
Лиза собрала мне продуктов в дорогу, чуть-чуть поревела, потом я её успокаивал, и вот рано утром я потопал к Саратовскому вокзалу с предписанием погрузиться в любой, отправлявшийся в Царицын эшелон. Составы ходили, место в теплушке нашлось, дорога пролетела быстро, быстрее первой поездки, когда я ехал с полком в неизвестность.
Вот и город на Волге, куда наш поезд пришёл около полудня. Первым делом сунулся было к Сталину, доложиться о приезде, но его в городе не застал. Из расспросов выяснил, что августо-сентябрьский штурм Царицына казаками Краснова был отражён, и Сталин выехал в Москву для доклада о положении на Южном фронте, что-то такое, впрочем, было и в прошлой реальности, как мне помнилось. Полка моего я, к досаде своей, тоже не нашёл, его отправили на фронт под Царицын для отражения атак белоказаков. И баян мой, похоже, ушёл вместе с ним, видимо, не с кем было мне его передать. Думал доложиться Ворошилову, но тот тоже был в войсках. Из начальства я знал ещё начальника ЧК Червякова и члена Военного Совета Минина. Пошёл к Минину, но место него наткнулся на Якова Ермана, занимающегося формированием частей Красной Армии. В прошлой реальности он был убит еще в июле при левоэсеровском восстании на Царицынском заводе "Грузолес", а здесь вот живой бегает.
Не знакомый со мной до этого Ерман отправил меня рядовым бойцом в новый 1-й Волжский Крестьянский полк, собранный большей частью из мобилизованных поволжских крестьян, хотя были там и одиночные выходцы из казаков, и местные царицынские из рабочих. Не испытавшие в этой реальности расправ белочехов и реквизиций и мобилизаций КОМУЧа, волжские крестьяне в большинстве своём были недовольны действиями Советской власти, как продотрядами, так и принудительной мобилизацией. Сопротивления не оказывали, но никакого энтузиазма не проявляли. Командиром был назначен бывший прапорщик Гнедин, а комиссаром стал царицынский большевик Сальский, к которым я и был направлен Ерманом.
Прибыв в расположение полка на окраине города, я явился к командиру. Усталый и резкий Гнедин, молодой худощавый парень, замотанный приведением полка в какое-то более-менее управляемое состояние и озабоченный кормёжкой и состоянием вооружения в своём полку, насчитывающем человек триста-четыреста, мотнул головой в сторону черноусого кряжистого мужика, одного из командиров входивших в полк отрядов, и убежал. Усатым оказался местный рабочий-большевик Никаноров, и его отряд, который должен был бы по идее называться батальоном, был сбором всех подряд, случайно попавших в полк казаков, городских рабочих и разночинцев. Вообще, что "батальон", что полк, как я потом узнал, сильно не дотягивали до штатной численности, утверждённой для РККА ещё весной 1918 года, раз в пять не дотягивали.
Никаноров достал из кармана своего пиджака химический карандаш, послюнявил его и записал мою фамилию в мятую тетрадочку, выдернутую из-за пояса, потом сходил со мной в хозяйственную часть. Поставили меня на довольствие, выдали винтовку и двадцать патронов. Никаноров обстоятельно мне объяснил, где располагается наш отряд, предупредил, что уходить самовольно нельзя, сказал, когда сегодня ужин, озадачил чисткой полученной мной винтовки и ушёл неспешной походкой.
На следующий день я слонялся по месту, где располагался 1-й Волжский крестьянский полк. Дел не было, никто ничем не озадачивал, бойцы сидели кучками, с ленцой перебрасываясь словами. Увидел у одного из крестьян под боком гармошку, спросил разрешения поиграть – интересно мне было, смогу ли перестроиться с баяна на гармонь. Растянул и сжал меха, послушал тональность, попробовал сыграть плясовую, и что-то вроде получилось. Вокруг стал собираться скучающий народ. Сыграл ещё одну, из тех, что помнил. Подошёл комиссар Сальский, хмуро оглядел меня с толпой крестьян вокруг и указал мне: