Недостреленный [СИ, с илл.]

— Как думаешь, товарищ Саша, не спеть ли песню, — спросил Сталин и поглядел в окно вагонного коридора на пробегавшие за окном потемневшие холмы.

Я достал баян, растянул меха, задумался на секунду и запел то, что меня волновало и звало сейчас больше всего:

Летели вагоны, стучали колеса,
Гармошечка пела: вперед!
Шутили студенты, шумели матросы,
Дремал разночинный народ.
Я думал о многом, я думал о разном,
Смоля папироской во мгле.
Я ехал в вагоне по самой прекрасной,
По самой прекрасной земле.
Я ехал в вагоне по самой прекрасной,
По самой прекрасной земле!

Да-да-да… Дорога, дорога, ты знаешь так много
О жизни такой непростой.
Дорога, дорога, осталось немного,
Мы скоро вернёмся домой.

Забытые богом российские версты.
Люблю я дороги печаль.
Я помню равнины, леса и погосты –
Святая, великая даль.
И поезд домчится, осталось немножко,
Девчонок целуйте взасос!
А где-то в вагоне играет гармошка,
И вьется дымок папирос.
А где-то в вагоне играет гармошка,
И вьется дымок папирос.

Да-да-да… Дорога, дорога, ты знаешь так много
О жизни такой непростой.
Дорога, дорога, осталось немного,
Мы скоро вернёмся домой.
Домой. Домой. Домой!

https://youtu.be/jbWQgpTihjI?t=27
http://www.lyricshare.net/ru/lyubye/doroga.html

— Хорошие у тебя песни, товарищ Саша, — задумчиво сказал Сталин, затягиваясь папиросой и не отрывая взгляда от проносившихся в сумерках за окном перелесков. — Правильные…

Приехали мы в Москву спустя почти сутки и ночь. Сутолока на вокзале в Москве была не в пример суетливее и многолюднее царицынской. Сошли с поезда, у Сталина оказалось с собой совсем мало вещей. Он помог мне загрузиться с баяном в пролётку и сказал напоследок:

— До встречи, отдыхайте. И через два дня найди меня, товарищ Саша. Обязательно найди.

— Обязательно, товарищ Сталин, — повторил я, и тот отошёл к другому извозчику ехать уже по своему адресу. А я, рассудив, что дома сейчас никого нет, день рабочий, обед уже давно прошёл, но конец рабочего дня ещё не настал, назвал:

— Ну что ж, поехали. На Третий Знаменский…

Мы ехали по такой знакомой-незнакомой Москве, по Садовому и по бульварам, где росли деревья с ныне жёлтой листвой, среди трамваев, телег и автомобилей, между старыми двух- и трёхэтажными домами, а кругом шли, спешили, стояли, разговаривали люди.

Ехали не очень долго. В кармане пиджаке у меня оставалось немного денег, расплатился с извозчиком, и с костылём под одним плечом и с ремнём от баяна на другом, поковылял к уголовно-розыскной милиции. "А не спеть ли мне первую в моих обеих жизнях серенаду!" — мелькнула шальная мысль. Я встал напротив окон Лизиной канцелярии, глубоко вдохнул, настроился и запел:

Я люблю тебя, жизнь,
Что само по себе и не ново!
Я люблю тебя, жизнь,
Я люблю тебя снова и снова!

Вот уж окна зажглись,
Я шагаю с работы устало.
Я люблю тебя, жизнь,
И стремлюсь, чтобы лучше ты стала!

К окнам канцелярии стали изнутри приникать чьи-то лица и приплюснутые к стеклу носы, потом кто-то вскрикнул…

Из дверей милиции стали выходить люди, знакомые лица и незнакомые.

Мне немало дано:
Ширь земли и равнина морская.
Мне известна давно
Бескорыстная дружба мужская.

"Как там Пашка, Ваня Гусь? Как там они? Пусть они выживут, выживут и Иван Лукич с Петрухой", — пожелал я от всего сердца…

В звоне каждого дня
Как я счастлив, что нет мне покоя!
Есть любовь у меня,
Жизнь, ты знаешь, что это такое!

Из дверей выскочила Лиза, в одном платье, без пальто и, увидев меня, охнула, прижав руку к груди и привалившись к тяжёлой створке двери…

Как поют соловьи,
Полумрак, поцелуй на рассвете,
И вершина любви —
Это чудо великое, дети!

Лиза смотрела на меня широко раскрытыми глазами, не отрывая взгляда своих любимых и прекрасных глаз…

Вновь мы с ними пройдем
Детство, юность, вокзалы, причалы.
Будут внуки, потом
Все опять повторится сначала.

Костыль больно врезался мне в подмышку, а ремень от баяна давил на плечо, но я не замечал всего этого и пел…