Я, застигнутый внезапным вопросом врасплох, не знал, что сказать. Я тут самый неопытный по стажу, моё дело молчать, что я могу предложить-то?
— Ну… — кашлянув, начал я, — надо оружие держать наготове, если есть какая опасность, а не надеяться, что мы их рожами своими напугаем.
Ответом мне был гомон голосов, скорее, одобрительных.
— Конечно, к гражданам неправильно с наганом в руках соваться и дулом в нос тыкать, — продолжил я, скосив глаза на Маршалка. — Но если есть подозрение, что перед нами бандиты, то оружие хорошо бы приготовить заранее и успеть открыть огонь, ежели что.
Возражений со стороны Розенталя и Маршалка не последовало.
— Лампы нам нужны или переносные фонари, — выступил бывший с нами в "кабинете" трактира молодой матрос. — Как сегодня в трактире – потушили свет, и мы как слепые кутята. А они-то своё заведение как пять пальцев наощупь знают.
— Дельное предложение, — согласился Розенталь. — Я составлю заявку в городской совет.
— И вот ещё что, — мне кое-что вспомнилось, и я решил высказаться. — Очень может такое случиться, что враги советской власти и бандиты захотят мстить, или уронить авторитет рабоче-крестьянской власти, или просто сеять панику среди мирных граждан. Я к тому, что могут начать нападать на милиционеров на улицах. Поэтому предлагаю наряд рабочей милиции отправлять не меньше, чем по двое. И подходить к людям, к подводам или автомобилям так чтобы того, кто подходит, мог поддержать огнём со стороны другой. Я могу показать как…
Люди зашевелились, всем стало интересно посмотреть на что-то новое. Я вызвал Никитина и того матроса, что был с нами в трактире:
— Вот, — говорю матросу, — пусть ты бандит и хочешь напасть, когда товарищ Никитин у тебя документы проверяет или когда ты у него что-то спрашиваешь. Павел, подходи к нему с одного боку, — сказал я. — А я стою с другого боку и в отдалении, в шагах трёх-четырёх и могу выхватить оружие, ежели что. Вот что ты сможешь сделать?
Я встал, как рассказывал, засунул револьвер за пояс и положил ладонь на рукоятку. Матрос попытался было обозначать удары Никитину, выхватывать из кармана бушлата наган, нападать на меня – неизменно револьвер у меня в руках оказывался раньше, и матрос не успевал уйти с линии огня.
— М-да, не рыпнешься, — признал он, — куда ни кинь, всюду клин. Ловко ты придумал.
— И кучно стоять нельзя, — добавил я. — Вот как в трактире сегодня. Мы стояли кучкой у двери. Если бы они залпом стрельнули в нашу сторону, всех бы накрыли.
Народ помрачнел, вспоминая сегодняшние события.
— Очень занятный прием, товарищ Кузнецов, — резюмировал Розенталь. — Но, думаю, до такого не дойдёт. Милиция у нас своя, рабоче-крестьянская, нападать на неё могут только враги революции и эксплуататоры.
— Хорошо бы, если так, — пожал плечами я. — Но лучше соломки-то постелить, на всякий случай.
Розенталь объявил собрание законченным. Люди встали со своих мест, но расходиться по домам не спешили. Завязались обсуждения на разные темы. Тот матрос из трактира подошёл к нам с Никитиным:
— Гусь, — заявил он, протягивая руку.
— Кто гусь? — не понял я, пожимая автоматически его руку.
— Я Гусь, — разулыбался матрос. — А зовут Иваном.
— Саша, — в свою очередь назвался я. — Кузнецов. А это Павел.
— Никитин, — пожал руку матросу Паша.
— Слыхали, в Брест-Литовске мир с Германией подписали? — начал разговор матрос.
Я помотал головой:
— Что, уже? — удивился я. В переезде и в происходящих вокруг нас с Лизой событиях я совсем упустил из виду газеты и текущую ситуацию в стране.
Начиная с Декрета о мире и продолжая дальнейшими своими обращениями, большевики предложили всем воюющим державам немедленное перемирие и открытые переговоры о мире без аннексий. И, что было впервые в мировой практике, с правом наций на самоопределение.
Назначенный Керенским верховный главнокомандующий Российской армией генерал Духонин не признал власть большевиков и отказался выполнить приказ новой власти обратиться к военным командованиям других стран с предложением перемирия. Совет народных комиссаров сместил Духонина с поста главковерха, чего не стали признавать страны Антанты, обещая генералу "всяческую поддержку" и угрожая ему "самыми тяжелыми последствиям" в случае перемирия. Ставка главнокомандования в Могилёве стояла за продолжение войны, вокруг неё начало складываться новое антибольшевистское правительство. Большевики развернули антивоенную агитацию среди солдат. Уставшие от войны разозлённые солдаты подняли в Могилёве бунт, устроили самосуд, и генерал Духонин был убит в начале декабря семнадцатого года.