Она никому не рассказывала о Голосах, даже Брунелю, потому что Голоса строго-настрого запретили ей делать это. Это ей казалось странным, ибо Голосам нравился Брунель, по крайней мере, они были довольны, что она ему беспрекословно подчиняется. Лиза не знала, что собой представляют эти Голоса, и давно уже перестала ломать голову над этим вопросом. Они просто были всегда при ней, в ней. Но это не были голоса ее собственных дум и чувств, они существовали сами по себе. Это Лиза понимала, потому что в своей слабости и порочности пыталась им противоречить, спорить. Прежде всего она делала это, потому что Голоса говорили четко, ясно. Они звенели в ее мозгу маленьким хором, направляли, командовали, увещевали.
Когда она впервые услышала их, то перепуталась, но быстро привыкла, потому что они требовали чего-то простого и ясного. Но потом все изменилось. Они стали внушать ей что-то такое, от чего она приходила в ужас. Они велели ей совершать разные гадости — с Брунелем, а потом с другими. Теперь она привыкла к тому, как Голоса учили ее отдавать свое тело, но оставалось кое-что другое, куда более страшное. Она боялась показать, что напугана, даже не осмеливалась признаться в этом себе, ибо это было грешно. Голоса были всегда правы, даже когда велели ей убивать. Они были всеведущи и лишены сомнений, внушали ей, что оказывают великую честь, позволяя выполнять их волю. Это была высокая привилегия, которую она, по своему неразумию, не могла осознать во всей полноте. Если она и испытывала иногда приступы отвращения, если хотела порой взбунтоваться, то это выступало дополнительным свидетельством ее порочности, указанием на ужасное пятно внутри нее, на позорную слабость.
Лиза понимала, что сегодня доставила удовольствие Брунелю, иначе Голоса не замедлили бы объявить ей выговор. В те редкие случаи, когда она серьезно их подводила, они могли звенеть в ее мозгу серебряными колокольчиками всю ночь, источая бесстрастный гнев. Бесконечные повторения упреков доводили ее до исступления. Но теперь они не выказывали недовольства, ничего от нее не требовали, по крайней мере, ничего, что выходило бы за рамки существующих инструкций, которые она давно уже выполняла автоматически.
Внезапно ее посетила догадка, а с ней чувство тревоги, которое она быстро, смущенно подавила. Брунель хотел, чтобы она вступила в отношения с человеком, которого, кажется, зовут Гарвин. Если это дурной человек, Враг Голосов, они, возможно, дадут ей одно из этих жутких поручений. Она содрогнулась при воспоминании о том, что они велели ей сделать с тем человеком в Руанде. Это все, конечно, было ради его собственного блага. Иначе ведь и быть не могло. Но все равно, после этого она чуть было не повредилась рассудком. Она была даже рада, когда он сбежал, хотя в этом не было ничего хорошего. Но не лежала ли на ней доля вины за тот побег? Не предоставила ли она ему тот крошечный шанс, ту соломинку, за которую он жадно ухватился? Наверное, нет, иначе Голоса не оставили бы ее в покое, уничтожили бы ее… Но все-таки?
Лиза покачала головой, словно освобождаясь от воспоминаний. Ее слабость, ненадежность пугали не на шутку. Она посмотрела в зеркало до полу, в котором отразилась ее обнаженная фигура. Господи, вот уродина! Белесая уродина. Скажи спасибо, что Голоса считают возможным использовать такое чучело, такое пугало. Скажи им спасибо и старайся изо всех сил…
Лиза прислушалась в надежде, что Голоса одобрят ее мысли, но они безмолвствовали. Тогда она выключила воду, вышла из ванной, вытерлась и надела халат. Вернувшись в спальню, она подошла к длинному ряду книжных полок. Раз у нее сейчас нет никаких обязанностей, она могла немного отдохнуть, пожить другой жизнью, уйти в мир, открывшийся на страницах книг.
Там были романы, в основном исторические. Никаких детективов, триллеров, никакой современной эротики. Зато там было очень много мемуаров, биографий. Ей казалось, что она существует в давнюю эпоху, викторианскую или эдвардианскую. Она жила в Европе или Америке, в мире, который если и менялся, то медленно, да и то чуть-чуть.
Она выбрала «Золотые годы», книгу мемуаров эдвардианского периода, положила на подушку, а сама села у туалетного столика и стала стричь ногти. Брунель требовал, чтобы она коротко стригла ногти и накладывала ярко-красный лак. Это отлично контрастировало с ее белой кожей и волосами.
Брунель не торопился. Он спустился в кабинет на первом этаже, отдернул штору. У дома стояла машина Адриана Шанса. Брунель снова задернул штору, включил свет, потом щелкнул ручкой маленького телевизора на столе. На экране показалось изображение — ступеньки у входа и двое в ожидании у двери — Джако и Шанс. Они ждали уже две минуты, но не выказывали признаков нетерпения. Каждый из них поправлял левой рукой узел галстука. Это означало, что они не находятся под дулом пистолета кого-то оказавшегося за кадром.
Брунель нажал одну кнопку на панели, которая выключила сигнализацию на парадной двери, потом другую кнопку, которая отпирала три замка на двери. И замки и сигнализация получали питание не от общей сети, но от батареек. Когда Брунель увидел, что его помощники вошли и дверь закрылась, он выключил телевизор и сел за стол. Тридцать секунд спустя в дверь постучал Шанс, затем он вошел, а за ним и Мухтар.
— Ну? — осведомился Брунель.
— Мы подождали, когда они выйдут, а затем проследили за ними, — доложил Шанс. Он сел на диван и пригладил свои серебристые волосы. — Они подъехали к дому у Гайд-парка. У нее там пентхауз. Фрейзер сел в такси и, похоже, уехал домой. Блейз и Гарвин вошли в дом. Чуть позже в пентхаузе зажегся свет. Мы прождали полчаса, потом уехали. Наверное, Гарвин останется на ночь. — На мгновение его неподвижное лицо исказила гримаса. — Теперь они, похоже, знают, как мы с Джако к ним относимся.
— А что Пеннифезер?
— Мы его не видели.
Брунель рассеянно побарабанил пальцами по столу, потом сказал:
— Это не может быть совпадением. Вы видели, как Пеннифезер выходил из «Легенды», за их столиком было четвертое место. Не исключено, что он обедал с ними.
Джако молча расхаживал по кабинету, и было только видно, как под тесно облегающим фигуру костюмом бугрятся мышцы. Шанс пожал плечами:
— Возможно, но я не вижу тут связи с делом Новикова. — Он промокнул лоб платком, затем продолжил: — Когда она повязала нас и запихала в машину, она не задавала никаких вопросов, не обыскивала нас, и вообще не проявляла никакого интереса к тому, зачем мы там возникли. Она, похоже, забрала его с собой в Англию, но я не вижу тут ничего особенного. Куда важнее, что мы сегодня видели Фрейзера в обществе Блейз и Гарвина.
— Думаешь, он хочет попробовать с их помощью получить сингапурские бумажки?
— Уверен, что сейчас Фрейзеру на все остальное плевать. А он отличается редким упорством.
— Почему они должны дать согласие?
— Не знаю, но у меня такое предчувствие, что они скажут «да». Они и раньше оказывали услуги Тарранту. Причем не за деньги. Британцы платят гроши. И они помогают ему вовсе не потому, что надеются с этого что-то иметь. Нет, похоже, они просто хорошо к нему относятся. Это же абсурд!
— С нашей точки зрения, да. Но порой люди действуют из самых невероятных побуждений. — Брунель закурил. — Так или иначе, Адриан, я с тобой согласен: они могут попробовать завладеть документами.
Джако устремил взгляд на массивный сейф в углу, вделанный в стену, потом сказал хриплым голосом:
— Вы хотите убрать бумажки куда-нибудь в другое место? Может, положить их в банк?
— Нет ничего более абсурдного, чем положить их в банк, — сказал Брунель. — Боюсь, банковские сейфы не устоят против Тарранта, если он очень уж захочет наложить руки на их содержимое. Но этот сейф куда надежнее. — Он поносился на Шанса и добавил: — Судя по их досье, они могут придумать что-то исключительно остроумное. Тонкое…