Женщина издала испуганный крик:
«О, пожалуйста, мисси, пожалуйста!»
Внезапно она кинулась на колени передо мной. Я начала побаиваться.
«Вы должны уйти, — сказала я, — вам нельзя здесь оставаться, иначе попадете в беду».
Тогда она схватила мою руку и начала душераздирающе рыдать, как только умеют это делать негры. Я жутко испугалась, как бы не услышали мои друзья, и увлекла ее с тропинки к маленькому летнему домику.
«Идите сюда, — сказала я. — Я посмотрю вашего мальчика, но сделать что-нибудь не в силах. Вы понимаете? Не в силах!»
«Пожалуйста, мисси, пожалуйста».
Женщина дрожала от волнения, и я со страхом и тревогой дошла до летнего домика со своими спутниками.
«Послушайте, — сказала я, — вы, видимо, не понимаете, но то, что вчера произошло, это чистая случайность. Я не могу ничего сделать ни для детей, ни для взрослых. Вы должны пойти к врачу, он вам поможет».
Женщина внимательно посмотрела на меня, как бы убеждаясь, что я говорю серьезно, а затем терпеливо, словно ребенку, сказала:
«Мисси Кристин, это вы не понимаете. У вас исцеляющая рука. Пожалуйста, полечите моего ребенка».
Я поняла, что никакие уговоры не заставят ее уйти, и быстро решила, что самое лучшее — взглянуть на ребенка, дотронуться до него, и тогда, если ничего не случится, она поймет свою ошибку. Так было лучше всего.
«Ну хорошо, я взгляну на него».
Она подтолкнула малыша, и я увидела, что он не только хромал, но одна ножка у него тоньше другой. Я взяла его за ручку, и, как только дотронулась до ребенка, произошло то же самое, что случилось накануне. Я увидела его совсем по-другому, разглядела тельце и то место, которое являлось причиной беды. На мальчике была только коротенькая рубашонка из хлопка. Я подняла ее и положила руку на его бедро. Начала растирать и мгновенно почувствовала, как от меня переходят к нему странные волны. Мальчик стоял очень тихо, пока я растирала его бедро и ногу. Он не хныкал, не разговаривал. Его мать внимательно следила за мной, ее глаза казались огромными в лунном свете. Не знаю, сколько я массировала ножку мальчика — возможно, прошло всего пять или десять минут, — потом я поняла, что достаточно, и остановилась.
«Теперь вам лучше уйти», — сказала я. И хотела добавить: утром вы увидите, что все это ерунда, но почему-то не смогла. Я знала, что это не ерунда, я знала, что ребенок поправится.
Женщине не пришлось говорить дважды. Она подхватила мальчика на руки и растворилась в тени деревьев. Меня удивило, почему она ушла не попрощавшись, но потом я поняла — уши у нее были более чуткими, чем у меня, и она услышала, как возвращаются с купания мои двоюродные братья и сестры. Я пошла им навстречу.
«Что с тобой приключилось, Кристин?» — закричали они.
«Просто мне расхотелось купаться, — ответила я. — Наверное, я устала».
Они приняли мои объяснения без комментариев, и мы все вместе возвратились домой.
Я думала, что больше не услышу об этом случае, и, конечно, рассчитывала, что не будет никаких очевидных результатов. В течение трех дней мальчику стало лучше, кровообращение в ноге восстановилось, утолщение на бедре рассосалось, и хромота стала гораздо менее заметна. Бабушке тотчас сообщили о том, что произошло. Она вызвала меня к себе и заставила признаться. На этот раз она рассердилась не на шутку.
«Ты же обещала мне, Кристин», — сказала она.
«Да, я знаю», — прозвучал мой несмелый ответ. Я очень любила бабушку, и мне казалось, что, нарушив свое обещание, я тем самым злоупотребила ее гостеприимством.
Через два дня мы все уехали в Нью-Йорк. Вообще-то мы должны были поехать через месяц или даже позже, но мои кузины, которые любили веселые развлечения, пришли в восторг от изменения планов, хотя только я знала, почему это было сделано.
Мы чудесно провели время, и мне кажется, я совсем не вспоминала о неграх и их болезнях. Но когда мы вернулись домой, все началось снова. Если я забыла обо всем, то негры не забыли. Они смотрели на меня как на какое-то существо, специально посланное, чтобы помогать им. Когда бабушка не позволяла им приближаться ко мне, они затаивались в ожидании во всех укромных уголках. Я не могла ступить за пределы дома без того, чтобы не наткнуться на какую-нибудь негритянку, умоляющую помочь либо ей самой, либо ее ребенку.
Долгое время я держала слово, но потом, когда почувствовала, что больше не в силах выносить их настойчивые мольбы, отправилась к бабушке и попросила освободить меня от взятого обещания.
«Я должна помочь им, должна», — сказала я.
Она удивленно посмотрела на меня:
«Ты и вправду полагаешь, что можешь помочь?»
«Я знаю, что могу».
Вид у нее был ошеломленный.
«Но, Кристин, это просто совпадение. Дети, до которых ты дотрагивалась, все равно бы выздоровели. Надеюсь, ты это понимаешь?»
Я покачала головой:
«Не думаю».
Тогда она всполошилась, полагая наверное, что я повредилась в уме. Она написала Кауану Вандерфельту, своему давнишнему другу, с просьбой приехать и пожить у нас немного. Перед тем как ему приехать, она объяснила, зачем пригласила его.
«Он не только один из самых блестящих людей в Америке, — сказала она, — но и один из самых разумных. Он многое успел сделать за свою жизнь — врач, ученый, автор многих книг по психологии, а еще в нем чрезвычайно много здравого смысла. Ты обещаешь мне, Кристин, рассказать ему все как есть и ответить на любые его вопросы?»
«Ну конечно», — ответила я.
Если быть честной, то мне льстило, что такая величина, как Кауан Вандерфельт специально приглашен, чтобы поговорить со мной. В конце концов, мне было всего шестнадцать, и, наверное, не каждый день прибегают к помощи человека, известного во всей Америке, из-за того, что у какой-то девчонки появились фантазии. Именно так и думала бабушка — что у меня появились «фантазии». Я даже представляла, как она говорит со свойственной ей рассудительностью: «Естественно, у всех девушек в ее возрасте появляются фантазии. Кристин скоро вырастет из этого».
Вот так я и познакомилась с мистером Вандерфельтом, — улыбнулась Кристин. — Он просто прелесть! Мне кажется, я полюбила его с первой минуты, как увидела. Он не подшучивал надо мной, не говорил свысока, не делал ни малейшей попытки принизить меня. Он просто хотел разобраться. Мне это понравилось, и я рассказала ему все.
На следующий день после его приезда мы отправились проведать маленького мальчика с больной ногой. С того вечера в летнем домике прошло почти три месяца, и сейчас не было никаких сомнений, что ребенок полностью выздоровел. Он ходил точно так же, как все дети его возраста, и я даже с трудом вспомнила, какую ногу лечила. Мистер Вандерфельт и я пошли навестить ребенка вдвоем. Он сказал бабушке, что не хотел бы, чтобы она шла с нами, наверное полагая, будто она может смутить меня.
Не успели мы появиться в поселке, где жила эта женщина, как к нам подбежали несколько негров, умоляя помочь им. Спустя какое-то время, поняв, что я не стану ничего делать, они отошли в сторону, хмуро поглядывая на меня и в то же время с интересом следя за тем, как мы идем к дому того мальчика. Я почти ничего не говорила, весь разговор вел мистер Вандерфельт. Пошутив с детьми и заставив мать рассказать, как болел мальчик, он повернулся ко мне:
«Тебе не кажется, что мальчик и так поправился бы?»
К тому времени мне все это порядком надоело.
«Ну конечно, — сказала я. — Не понимаю, отчего вдруг подняли столько шума».
Он с любопытством взглянул на меня, но прежде, чем сумел что-то сказать, заговорила мать ребенка — не стану даже пытаться воспроизвести ее диалект:
«Если бы только мисси Кристин взглянула на мою невестку. Она так давно болеет, с тех самых пор, как родился ее мертвый ребенок. Ничего не говорит, просто лежит и смотрит в потолок. Она умирает, но если бы мисси Кристин поглядела на нее, то ей стало бы лучше».
Я хотела было отказаться, как делала не раз за последние месяцы, но мистер Вандерфельт не позволил.
«Почему бы тебе не взглянуть на нее?» — спросил он.