— Но, дорогая, я не понимаю, что все это значит? Кристин наклонилась и взяла Лидию за руку:
— Наверное, мне нельзя говорить тебе это, — сказала она, — но как поступить иначе? Я не могу уехать из дому и не объяснить, почему это делаю, ведь правда? — На секунду она превратилась в ребенка, пытающегося оправдать свой поступок.
— Я хочу, чтобы ты сказала мне правду, — мягко произнесла Лидия.
Лицо Кристин посуровело.
— Правда больно ранит тебя, мамочка.
— Об этом мы не будем волноваться, — ответила Лидия. — Скажи мне, что произошло.
Кристин снова поднесла руку к щеке, словно ей все еще было больно. На лице девушки вновь появилась та горькая циничная усмешка, которая так невыносимо больно ранила Лидию несколько минут назад.
— Я только что из дома Стеллы Хампден, — сказала она. — Я уже говорила тебе о ней и рассказывала, что вернула ее к жизни после того, как она четыре долгих года неподвижно пролежала без сознания, потому что пыталась совершить самоубийство. Если бы не я, она бы и сейчас находилась в том же состоянии. А вся беда в том, что она имела глупость полюбить человека, который взял все, что она могла предложить, а затем, когда она перестала его интересовать, бросил ее. Этот человек мой отец.
Лидия ничего не сказала, но ей показалось, будто внутри нее открылась какая-то рана, вытянувшая из нее все силы, гордость и уверенность. Наступило молчание, Лидии нечего было сказать. Затем, сделав явное усилие над собой, Кристин продолжила:
— Это еще не все. Сегодняшний день должен был бы стать самым счастливым днем моей жизни. Человек, которого я полюбила, просил моей руки. Мы были счастливы… очень счастливы… только один час… — Кристин замолкла. На секунду Лидии показалось, что дочь сломится, что суровая горечь, делавшая ее другим человеком, исчезнет, но после короткой заминки Кристин продолжила: — Его зовут Харри Хампден. Он обожает свою сестру и испытывает вполне объяснимую всепоглощающую, яростную ненависть к человеку, который сломал ее жизнь и который, если бы не я, по существу, был бы ее убийцей. Сегодня днем Харри просил меня стать его женой, но в тот момент он еще не знал имени моего отца!
— Кристин, дорогая!
Лидия хотела протянуть руки, но что-то в лице Кристин предостерегло ее от этого жеста. Минута была неподходящей для сочувствия. Сейчас вся нежность, которую мать испытывала к дочери, не могла тронуть эту девушку, познавшую, что такое страдание. Лидия понимала, какие муки и унижение выпали только что на долю Кристин, и все же она не в силах была утешить дочь. Она могла лишь неподвижно лежать, с лицом белее чем подушка, и чувствовать холод во всем теле от того, что случилось.
— Если бы не ты, мамочка, — продолжала Кристин, — я вообще бы никогда сюда не вернулась. Но я хотела, чтобы ты знала о моих планах.
— Не спеши, дорогая, — взмолилась Лидия, — дай себе время подумать, попытайся понять и простить.
— Простить! — презрительно повторила Кристин. — Я никогда пе прощу его, никогда! Он чудовище, и я надеюсь, что никогда больше его не увижу!
— Но, Кристин…
— Прости, мамочка, я люблю тебя, но даже это не может заставить меня остаться здесь, жить на его деньги. Я уже побывала у сэра Фрейзера Уилтона. Рассказала ему, что произошло, и он понял. Благодаря ему я сегодня отправляюсь в Шотландию, буду там работать сестрой-стажером в госпитале святой Марии в Эдинбурге. Сэр Фрейзер уже переговорил по телефону со старшей медсестрой. Все устроено, мне остается собрать несколько нужных вещей и попрощаться с тобой.
— Но, Кристин, я не могу позволить тебе уехать! — с отчаянием проговорила Лидия.
— Ты не можешь остановить меня. — Из них двоих спокойнее и сдержаннее была Кристин. — Я отказываюсь жить здесь. Знаю, что не достигла совершеннолетия, но, если я уеду, единственное, что ты сможешь сделать, — это отказать мне в деньгах, а я и так не намерена их брать. Настанет день, когда я надеюсь вернуть тебе и отцу каждый пенни, потраченный на меня с первого дня моего рождения.
На глаза Лидии медленно навернулись слезы.
— Как же так, Кристин!
— Прости, мамочка, — снова повторила Кристин, но на этот раз в ее голосе не было нежности, и Лидия поняла, что любая ее просьба будет обращена в пустоту.
Ей ничего не оставалось, как принять затею Кристин.
Ничего! Она чувствовала себя отупевшей и усталой, настолько усталой, что не в состоянии была подобрать слова, чтобы выразить свои чувства. Поэтому спросила еле слышно:
— Когда ты уезжаешь?
Лидия приняла неизбежное и увидела, как Кристин слегка расслабилась, потому что ожидала острую борьбу и приготовилась к ней.
— Как только уложу вещи. И еще одно, прошу тебя, пообещай, что будешь как можно меньше говорить с отцом обо мне. Я хочу, чтобы он забыл о моем существовании, точно так же, как я молюсь, чтобы однажды забыть о нем.
— А я молюсь, чтобы однажды ты научилась понимать, — ответила Лидия. — Да, да, я знаю, — добавила она, когда Кристин нетерпеливо взмахнула рукой. — Мало что можно сказать в его защиту. Я не пытаюсь оправдать его поведение. Я знаю, что из-за него тебе невыносимо больно, но в то же время, дорогая, всегда старайся в жизни понимать Других.
Кристин отвернулась, и Лидия поняла, что ее слова остались без внимания. В этот момент все существо дочери сосредоточилось на горькой ненависти. Кристин походила на Ивана тем, что для нее почти не существовало полумер и полутонов. Ее волновали более сильные эмоции, чем бывают у средних людей, которые в большинстве случаев нерешительны и вялы.
Все, что делал Иван, он делал с огромной живостью, выплескивая через край энергию, быстрый, как ртуть, и неистощимый. Кристин была его дочерью. Лидия знала, что ее дочурку гложет всепоглощающая ненависть, и эта ненависть излучается из нее подобно силе. Лидии казалось, что она сама подвергается опасности вблизи такой ненависти, которая не могла не затронуть все ее существо. Но что она могла сделать, что сказать? Пламя, ясно и ярко горевшее в таких людях, как Иван или Кристин, нелегко было умерить или потушить, оно горело, делая его обладателя незаурядным человеком, личностью, наделяя его властью творить либо добро, либо зло.
«Как бы ни были мы близки к таким людям, — подумала Лидия, — мы всегда останемся лишь зрителями». Внезапно она протянула обе руки к дочери.
— Дорогая, — взмолилась она, — пожалуйста, не отвергай меня. Ты когда-то была моей крошкой.
Кристин шагнула вперед, взяла руки матери, подержала их немного, а затем склонила голову и прижалась к ним мягкой щекой.
— Бедная мамочка, — сказала она. — Я понимаю, что ты чувствуешь, но ничего не могу поделать. Я должна идти. Возможно, это было предначертано, что мне с отцом не жить в одном доме. — Она говорила мягко, с пониманием.
— Почему ты так думаешь? — быстро спросила Лидия.
— Я ненавижу его и презираю, — сказала Кристин, — но я больше похожа на него, чем на тебя. Вот Филип — это твой ребенок. Он англичанин до мозга костей. Я — нет.
— В таком случае почему ты не постараешься понять его? — спросила Лидия.
Но момент нежности прошел. Кристин выпрямилась.
— Я люблю Харри Хампдена, — заявила она резко, — и вряд ли полюблю кого другого, как и вряд ли увижу его когда-нибудь.
Лидия хотела заговорить, но Кристин отвернулась от кровати.
— Пойду укладывать вещи, — сказала она. — Я заказала такси, когда вернулась со станции, оно придет через час. Я еще зайду попрощаться.
— Но, Кристин, подожди!
Слова Лидии были напрасны. Кристин уже пересекла комнату, открыла дверь и скрылась. Лидия осталась одна. Ее сковал ужас от собственных мыслей. «Как мог Иван так поступить? Как он мог?» Но она знала, что это правда. Это был один из многочисленных эпизодов, которые казались ему маловажными и банальными после их окончания, как только их уносило прочь быстротечное время. Иван никогда не оглядывался. Прошлое не представляло для него никакого интереса, не таило очарования, он заботился только о настоящем. Жил эмоциями, а прошлые эмоции трудно поймать вновь.