– Юль, ну ты чего? – спрашивает Суровин, когда заглядывает в спальню и обнаруживает меня сидящей на горе бессмысленных тряпок.
– Мне нечего надеть, – жалуюсь ему.
Мужчина подходит ближе и садится рядом. Взяв мою руку, он успокаивающе поглаживает ладонь большим пальцем и вздыхает.
– Ты так волнуешься, нервничаешь последние недели, что у меня начинают закрадываться нехорошие подозрения, – говорит неожиданно. – Я никогда не видел тебя такой… Словно кто-то особенный впервые увидит твои работы…
Я прикусываю губу. Как же он прав, но как ошибается! Кто-то особенный – он – впервые увидит одну из моих работ. Тоже особенную. И я не могу перестать переживать на этот счёт.
– Не говори глупостей, – выдавливаю я. – Просто не могу перестать вспоминать, чем закончилась моя первая выставка…
На лицо Суровина набегает тень, но он улыбается, мгновенно расслабляясь.
– Всё в прошлом, Юль. Больше такого не случится.
Знаю, что пользуюсь запрещённым приёмом, отвлекая внимание своего мужчины от реальных причин своего беспокойства, но ничего поделать с собой не могу. Хочу, чтобы всё прошло по плану: не зря же я писала эту картину так спешно, практически без отдыха!
Мне кажется, ещё немного и он догадается прямо сейчас. Я вообще удивлена, что мой великий математик ещё не произвёл нужных расчётов и не устроил мне допрос с пристрастием!
Но Сергей Дмитрич понимает моё задумчивое состояние по-своему: дерзко ухмыляется и заваливает меня на спину, нависая сверху.
– Знаешь, Юль, я тут подумал, что тебе не помешает немного расслабиться!
– М-м-м, – протягиваю я. – А ты точно знаешь, как меня отвлечь!
– Точно знаю, – с готовностью кивает он, набрасываясь на мои губы.
Толстые пальцы ловко расправляются с завязками лёгкого халатика и оглаживают тело под ним. Губы пробегаются чувственными поцелуями по скулам, подбородку, шее, касаются ключиц.
Мужчина обхватывает ладонями полушария груди и совершенно неожиданно для меня задумчиво протягивает:
– Больше, что ли, стали? – Но вопрос остаётся без ответа, ведь он вбирает в рот один сосок, скручивая между пальцами второй, и нам становится не до разговоров.
Суровин спускается ниже, располагаясь между моих гостеприимно раскинутых в стороны ног. Щёлкает языком по средоточию всех моих нервных окончаний, и я нетерпеливо поднимаю бёдра ближе к его жаркому рту, блаженно постанывая и прикрывая глаза. Он точно знает, что делать… Идеальный… Только мой…
Со счастливой, удовлетворённой улыбкой разглядываю собственное отражение.
– Красивая, красивая, – усмехается Суровин, возникая рядом. – И счастливая. Люблю, когда ты счастливая! Люблю тебя!
– А я тебя!
Поворачиваюсь к мужчине своей мечты, чтобы привычно завязать галстук, но он перехватывает мои руки, несильно сжимая, и говорит:
– Всё пройдёт великолепно, ягода. Не сомневайся! Даже если всем этим снобам не понравится твоя живопись, не страшно.
– Меня интересует только твоё мнение, – говорю чистую правду.
– Ну, моё мнение тебе известно: ты талантливый художник, Юля, и я впечатлён каждой твоей работой.
– Ты ещё не виделвсекартины, – робко пищу я, начиная подготавливать почву для своего сюрприза.
Ладно, технически, он не видел только одну картину. Тяжело было хранить такой секрет от любимого, но почему-то мне подумалось, что сегодня, в день открытия выставки, идеальный день для того, чтобы раскрыть все карты. Внутренний голос убеждал меня в правильности решения. А может, я просто боялась разочарования? Теперь уже неважно.
– Она мне уже нравится, – со смешком заявляет Суровин, позволяя мне наконец справиться с галстуком.
Чтобы не думать о наихудших сценариях всю дорогу до центра современного искусства, где мне выделили под выставку целый огромный зал, я переношусь мысленно в идеальное место, где есть только я и Сергей, где счастливы и готовимся к свадьбе, где нет никаких недомолвок, тайн, какими бы чудесными они не были. А по приезде меня захватывает вихрь организационных вопросов и последних приготовлений к встрече гостей и приёму, а ещё чуть позднее – бесконечное общение, поздравления, беседы, ответы на вопросы представителей местных СМИ…
В этой веренице лиц и фраз я натыкаюсь взглядом на Лену, рассеянно стоящую посреди выставочного зала. От неожиданности и удушающего, панического ужаса я крепко вцепляюсь в руку Сергея, который мгновенно обнаруживает источник моего внезапного беспокойства, извиняется перед нашим собеседником и утягивает меня в сторону тихого коридорчика, видимо, чтобы избежать публичного скандала.
Мы стоим, глядя друг другу в глаза, и никто из нас не решается заговорить. Сергей прекращает эту безмолвную партию «гляделок», поворачиваясь на источник звука шагов, неосознанно укрывая меня за своей спиной.
Я заставляю себя взглянуть на Лену. На кошмар, который я с содроганием ждала все эти годы. На удивление, на её лице всё та же маска растерянности и смущения, а рядом с девушкой твёрдо ступает Лёша. В руках у возмужавшего парня красивый букет, и я концентрирую взгляд на цветах, прислушиваясь к завязывающимся разговору.
– Здравствуй, папа! – тихо приветствует Суровина Лена.
На мгновение Сергей отпускает мою руку и крепко обнимает дочь, которая моментально пересекается со мной взглядом и шелестит:
– Здравствуй, Юля.
Не в силах вымолвить и звука, я лишь киваю в ответ. Но ей словно мало, ведь она продолжает:
– Поздравляю, отличная выставка. Мне понравились твои картины.
Лёша протягивает мне букет, не предпринимая попыток приблизиться. То ли понимает, что я не горю радостью от встречи, то ли побаивается Суровина. Не знаю. Мне всё равно.
Я просто хочу, чтобы они уехали и не портили мой идеальный день.
Закончив обнимать дочь, Сергей Дмитрич протягивает руку Лёше, и они обмениваются крепким рукопожатием.
– А вы как… тут, ребята? – спрашивает Сергей.
Лёша поясняет:
– Путешествовали неподалёку, увидели на странице Юли анонс выставки, вот и решили заехать: вас повидать, картины посмотреть…
Уверена, это егогениальнаяидея! Уж не знаю, как давно они снова сошлись с Ленкой, в каких отношениях сейчас, но он, очевидно, просто не знает обо всех её художествах!
Но бывшая подруга снова шокирует меня.
– Мы должны догнать друзей, так что надолго не задержимся, – словно оправдываясь, говорит она. – Я просто… очень соскучилась по папе.
Ага! Настолько скучала, что ни разу не ответила ни на одно сообщение или телефонный звонок! Я перебарываю желание закатить глаза, пока Суровин быстро произносит:
– Я тоже очень скучал, Леночка. И рад, что вы нашли время заскочить. Мы оба рады. – Точно, я прямо лопаюсь от счастья! Судя по скривившейся физиономии Судиловой, она полностью разделяет мои чувства. Но мы обе продолжаем без каких-либо возражений слушать Сергея. – Я всегда тебе рад, дочка. Ничего не изменилось: в моей жизни всегда есть и будет место для тебя.
– Понимаю, – протягивает она и замолкает. Беседа исчерпала себя. Но Лёша подходит к Ленке и сжимает её руку, и девушка продолжает говорить: – Многое теперь понимаю, пап. Мне так жаль…
– Ну что ты, я тоже всё понимаю, Лен, – перебивает её Суровин подозрительно хриплым голосом.
Чувствую себя последней сукой, потому что не разделяю его отцовского счастья. Я не доверяю Лене и сомневаюсь, что когда-либо буду.
Но Лёша снова настойчиво сжимает руку Лены, и она обращается ко мне:
– Юль, мне ужасно стыдно за все те ужасные вещи, которые я с тобой делала.
– Всё это давно в прошлом, – сухо отвечаю ей.
Неожиданно она слабо улыбается:
– На самом деле ведь нет? Я знаю. Такое не прощают. То, что я сделала вам обоим, никто никогда не забывает, но мне жить с этим дальше, а вы… Вижу, действительно счастливы вместе. Рада за вас.
У неё такой вид, словно она сейчас расплачется. Лёша тихо говорит: «Пора, ребята уже далеко уехали!», и Лена торопливо обнимает отца.