Атаман удивился, подумал с полминуты, потом соскочил с печи и ухватил Агафона за плечи — хотел за горло, но промахнулся.
— Я тебя, поганка монастырская, сейчас в стенку вобью!
Пахом быстро выскочил из своего угла, в один прыжок подлетел к атаману, выдернул из-под Сильвестра лавку и звучно треснул ею атамана по лбу. Атаман обиженно повернулся к нему, поднял кулак, но Пахом легко, словно котёнок, отскочил в сторону и вновь хватил атамана лавкой — на этот раз по затылку. И в третий раз прибавил, для верности. Тогда атаман наконец упал. Пахом укоризненно покачал головой:
— Эх ты, Агафон Сидорыч! Что ж ты лихо будишь? Что язык распускаешь? Ну, догадался, ну и держи при себе! А если бы меня не случилось — как тогда? Кто бы тебя защитил? Сильвестр Афанасьевич — человек умственный, он в таких делах не помощник.
— Так я, это… — Агафон вертел головой, разминал горло и откашливался, — Я ж давно догадался, да молчал… А тут, ненароком с языка сорвалось…
— Так он не казак? — спросил Сильвестр, обиженный тем, что признали негодным для защиты.
— Какой-такой казак! — рассмеялся Пахом, — Я узнавал. С Твери он. Купецкий сын беспутный. Всё пил да гулял, да Тверь кулаками пугал. Тятьку разбойники повесили, так он решил на Дон перебраться… Сперва в Сибирь, правда, убёг, там поразбойничал… Потом у нас застрял — вроде как и вы. Давайте-ка, все разом поднимем его на печь: утром проснётся, ничего не вспомнит…
Так и вышло.
Но утром случилась другая беда. Едва успели позавтракать, пришёл Пахом, бледный и строгий, и сказал:
— Поляки идут.
Сильвестр с Агафоном повскакали из-за стола:
— Где поляки? Откуда? Сколько?
— Чернодворские мужики за ними украдкой в лесу проследили. Говорят: идут поляки — человек сто. Ихнюю деревню, должно быть, мимо обойдут, не заметят, а на нашу прямиком выйдут. Кто знает, что за люди, откуда взялись… Оборванные сильно, голодные. Может от полка какого отбились, может ещё что… Не знаю. Оружие, впрочем, у них в порядке, — так говорят. Ведёт их полковник — важный такой пан, толстый, усатый…
— Да что нам с его усов! — завопил Агафон, — Ты скажи, когда здесь-то будут? Удрать успеем?
— Так это… — засмущался Пахом, — Удрать-то, конечно… Они к вечеру будут, не раньше… Удрать-то мы успеем! Тут другая незадача…
— Уж не драться ли ты с ними задумал? — спросил Сильвестр, чувствуя с удивлением, что лицо его расплывается в улыбке. Сто человек поляков против их четверых, — это хорошо. Вот и послал Господь славную смерть, не оставил милостью своей. Не повезло Сильвестру Афанасьевичу родиться: не в те годы на свет пришёл — ни при Димитрии Донском и не при Иоанне, грозном царе, — зато уйдёт по-человечески. Не в лесу замёрзнет, и не под забором сгниёт. В волнении он пригладил волосы, подкрутил поникший было ус и махом допил весь свой кипяток с вареньем.
— Да чего там драться… — покривился Пахом. — Кто драться-то будет? Ты, что ль Сильвестр Афанасьевич, или ты, Сидорыч? Не… тут даже если с атаманом на пару… Не…
— Так что ж тогда? — сухо спросил Сильвестр.
— Пугнуть их надо… Пошуметь чуток… Пусть они нас обойдут стороной. Ведь подумайте, господа хорошие: едва только деревня отстроилась с вашей помощью… Вроде жизнь опять начинается… А скольких они старух-стариков порешат? Вы ж их знаете: из баловства двух-трёх повесят, трёх-четырёх под горячую руку пристрелят, а у стальных последнее отымут — те и ноги протянут с голоду. Нельзя бы так.
— И чем же ты их пугать вздумал? Атаманским криком? Этот точно: как гаркнет, так два полка разбегутся…
— Пушек у них нет, вот что. Пушки они испугаются.
— А у тебя, значит, пушки есть? И много? По две на брата выйдет?
— Да вы не смейтесь. Пушка есть. Одна. Её поляки забыли, как в прошлый раз тут проходили, а я её нашёл. Она спрятана, в лесу лежит. Хорошая пушка, на колёсах. И порох есть, и ядра…
— А пушкарь? Пушкарь у тебя есть, запасливый ты человек?
— Так атаман говорил, что хорошо стреляет. В Сибири, говорит, по татарам бил…
— Он тебе не то ещё скажет! — усмехнулся Сильвестр и вновь размечтался. Встанем у пушки! Вжарим по гадам! Уж человек пять положим. Не зря подохнем.
— Ну, так пошли! — закричал он, петухом вскакивая с лавки, — Эй, атаман! Станицу проспишь! Подъём! Подъём!
На секунду с печки свесилась недоуменная, заплывшая синим, косматая рожа, потом в один миг огромная туша бесшумно взвилась в воздух и мягко приземлилась рядом с Сильвестром. Зловонная пасть распахнулась: