— Ну что, лентяи, кто-то поможет мне эту шкуру скинуть, или мне так и стоять тут до утра?.. Ведь ни сесть, ни лечь в ней нельзя… Нет, Барашек, забери ты её у меня, нет моих сил такую тяжесть таскать, а тебе как раз в пору будет… Ты мне отдай мой полушубок в каком я прежде ходил…
— Ни, не можно! — почтительно отвечал полковник. — Тот полушубок мы спалили, ибо в нём вшей было больше, чем меху, а дыри многочисленнее, чем в решете, ежели позволите такую шутку…
— Ну так сними эту, сними!! — жалобно закричал подросток и мелко запрыгал на месте.
Поляки проворно стащили с него шубу, чуть, правда, не уронив её обладателя, и миру явился юноша лет двадцати в хорошем польском кафтане — несколько великоватом, но умело подпоясанном, в чёрных хромовых сапогах, в дорогой боярской шапке, опушённой куньим мехом.
— Ффу-у! — сказал юноша далеко вытягивая тонкие губы… — Насилу ослобонили… Ну, пан Барашек, и куды ж это мы с тобой попали? Что за весь, что за народ? Присягу будут давать, или сперва их розгами подогреешь? Сколько есть мужиков? Сколько есть корму? Доклад, пан Барашек, доклад давай! — И он нетерпеливо шлёпнул костистыми ладонями по ручкам кресла.
— Ваше царское величество! — полковник встал на одно колено и величаво повёл рукой: — Весь очень бедна, весьма недостаточна! Мужиков не дряхлых нет вовсе, — один был, но он вашим доблестным войском сокрушён при штурме. Корму мало, но я велел моим поднажать, так что корм найдётся. А вот, изволите видеть: двое пленных. Нет, трое, бо один при последнем издыхании и за полноценного человека считаться не может. А это вот: боярин московский и особа духовная. Повержены к вашим стопам и ждут суда. Ещё осмелюсь указать: боярская дочь укрыта поселянами, но больна и умом от хворобы недостаточна. На сём доклад кончаю.
— Мужиков опять нет, — недовольно сморщил личико юноша, — Что пане полковнику, теперь скажешь? Где народ? С кем Москву будем брать? С твоими ярыжками? Это, братка, не войско получается, а убей меня веником!
— Не благоволите беспокоиться! — весело заверил почтительный полковник. — До Москвы далеко, деревень много: со всякой бутыли по капле — хлопцу полная кружка выйдет! Я чаю, к Москве десять тысяч набрать, а десять тысяч под изрядным руководством ста тысяч стоят!
— Ага, бреши, бреши… В Нижнем брехал и ныне тож… Коли нет мужиков, пусть эти, которые… пусть они в войско идут: вот тебе и капелька будет. Эй, пленных мне покажи! Я о них тебе толкую. Расспросим сейчас…
Ратники поставили связанных Сильвестра и Агафона пред светлые очи худосочного, синюшного паренька, сбившегося на краешек своего резного деревянного трона.
— Эй, как там… Из чьих будете? Говори ты, который не духовный…
Сильвестр на всякий случай поклонился. До сих пор он внимательно разглядывал названного Феодором Борисовичем и нашёл, что в нём что-то есть, — что-то, что внушало ему смутные надежды.
— Посольского приказу подьячий Сильвестр, Афанасьев сын, Рукавицын, московский обыватель! А ты, господин, кто таков? Прости, не пойму никак…
— Во, смотри-ка… Пытливый ум имеет… Вопросы задаёт… — криво, болезненно усмехнулся паренёк. — Эй, кто там… Объясните…
К Сильвестру подскочил какой-то дылда в вонючем зипуне и, причмокнув, влепил искристую затрещину. Сильвестр отлетел к стене, ударился спиной так, что в ней что-то хрустнуло, и сполз на пол.
— Вставай! — завопил паренёк пронзительно и взбрыкнул ножками.