– Спасибо. А теперь, пока она не вернулась, я хочу с тобой поговорить. Понимаешь, да? Как мужчина с мужчиной. Что Грета тебе рассказала, Джуниор? Только давай честно. Будет лучше, если ты скажешь правду.
Что он имеет в виду? Я не понимаю, на что он намекает. У нас с Гретой нет секретов друг от друга.
Что она мне рассказала? А что она должна была мне рассказать? Спрашиваю я. О чем вы?
Прежде, чем я успеваю что-то еще добавить, Грета возвращается со стаканом и ставит его перед Терренсом.
– Ах да, отлично. Спасибо, Генриетта. С прошлого раза помню, какая из вашего колодца вкусная и холодная вода.
Он выпивает стакан за раз.
– Мне вот что интересно, – говорит он и поворачивается ко мне. – Мне интересно, Джуниор, вспоминаешь ли ты свою жизнь до.
До чего? Спрашиваю я.
– До того, как встретил Грету.
До того, как встретил Грету. До Греты.
Трудно вспомнить, что было до нее. Да я и не хочу.
То, что было до, не имеет значения.
Важно то, что у меня есть сейчас. Грета – вот, что важно. Она – моя жизнь, мое все. Юность моя была непримечательной, заурядной. Мы все играем какие-то социальные роли, и у меня была своя: посредственная, невыдающаяся, малозначительная. Человеческий аналог ноля.
Я всегда это понимал, но только недавно осознал, что всякий раз, когда размышляю о прошлом, то чувствую, как сильно хочу все забыть. Не хочу к нему возвращаться. Не могу. И думать не могу о тех годах. Только идти вперед. Я равнодушно переносил дни одиночества. Грета все изменила. Благодаря ей моя жизнь обрела цель. Я нашел причину для существования.
Так что я отказываюсь оглядываться назад. Мне и не нужно. Я не собираюсь вспоминать то время только потому, что Терренсу интересно. Я не его питомец, не его игрушка. В тех годах нет ничего, что вызывало бы у меня желание погрузиться в воспоминания и держаться за них. Нам и так достается не слишком-то много места для воспоминаний, так что нет причин тратить его на то, что происходило давным-давно. Тогда я и собою-то не был. Я был кем-то другим – меньше, ничтожней того человека, которым являюсь ныне.
Нельзя утолить отчаяние. Отчаяние не любит одиночества. Отчаяние всегда ищет компанию. Но я отчаяния не чувствую. Не сейчас. Я двигаюсь вперед.
На самом деле, с того времени, до Греты, у меня нет ни одного яркого воспоминания. Все они сливаются в размытый туман.
Наверное, человек вроде меня легко забывает.
Нас будит громкий стук в дверь. Бум-бум-бум-бум-бум. Я просыпаюсь первым. Сажусь в кровати. Сначала не понимаю, что происходит.
Стук становится легче, нежнее. Вчера мы попрощались с Терренсом в гостиной. Даже не проводили его до двери. Я смотрю на Грету. Она растянулась на животе. Под тонкой простыней мы оба обнажены. Она вздыхает и открывает глаза.
– Который час? – спрашивает она, не поднимая щеки с матраса.
Я всегда считал, что в определенные моменты красота Греты просто сияет, – например, когда она после душа сидит за столом, насытившись ужином, или же с утра, когда я вижу ее с растрепанными волосами и припухшими глазами. Я снова это отмечаю, наблюдая, как она отходит ото сна.
– Еще темно, – говорит она. – Твою мать. Он даже кофе не дал нам выпить.
В дверь снова легонько стучат. Уже не так агрессивно, не так настойчиво. Теперь стук едва слышно.
Да, должно быть, это он, соглашаюсь я. Он разве говорил, что приедет рано?
– Не помню. Но как видишь.
Она перекатывается на спину, подносит руки к лицу, трет припухшие глаза.
Я открою, говорю я.
Встаю, надеваю нижнее белье, шорты. Подхожу к входной двери, и снова раздается стук.
– Я вас разбудил? – спрашивает он.
Да. Который час?
– Половина шестого. Нам сегодня многое предстоит. Я предупреждал.
Не помню никакого предупреждения. Он не упоминал конкретного времени. Хотя это уже и не важно. Он приехал, мы встали.
Входите, говорю я.
На этот раз я веду его на кухню. Предлагаю сесть и включаю лампу над столом. Этот человек многое знает о нас, о нашей жизни, но до сих пор бывал только на крыльце, в ванной и гостиной.
Грета спустится через минуту, говорю я. Кофе?
– Можно только воды.
Грета входит на кухню, когда я наполняю стакан в раковине. На ней привычные шорты и черная майка. Она проходит за моей спиной к кофеварке. Кладет туда ложкой молотый кофе. Несколько раз кашляет, чтобы прочистить горло.
– Доброе утро, – говорит Терренс.
– Доброе, – отвечает она.
Я говорю, что скоро вернусь, и иду в ванную умыться и почистить зубы. Прохожу по коридору несколько шагов, останавливаюсь и прислушиваюсь, надеясь услышать, о чем они разговаривают. Но, как ни странно, они ничего не говорят друг другу. Ни слова.