— Слушайте, великая мысль осенила меня! Не такая нынче пора, чтобы терпеть тиранию какого-то пьяного прохвоста.
— Не такая! — с мрачным жаром подтвердил Галаган.
— Нам должно объединиться! Господа, составимте общество мстителей!
— Любопытная мысль, — одобрил Евгений. — Но постой, Дмитрий… — Он замолчал, покраснев.
— Ну вот, опять мямленье, сомненье! — пробурчал Ханыков. — Вечно ты, Баратынский, раздумываешь. Действовать надобно!
— Но кому мы будем мстить?
Ханыков с недоуменьем уставился на товарища. Баратынский выдержал взгляд, лишь лоб его слегка побледнел.
— Иль мало тебе унизительных досмотров пьяного бурбона? — начал Ханыков. — Иль не бесит тебя стесненье в поступках, в действиях? — продолжал он, постепенно воодушевляясь звуками твердого своего голоса. — Иль не хватает тебе, что тобой помыкают, как простым денщиком? Иль не восстает в душе твоей поруганное достоинство русского дворянина?
Галаган хлопнул в ладоши;
— Браво! Я вступаю в общество! И обещаю кровию своей и честию служить…
— Креницын уже готов. С кузеном Приклонским я говорил тоже — был вчера у него в лазарете. Он склоняется к моему плану.
— Я тоже склоняюсь, — с улыбкой сказал Евгений, — Вот вам рука моя.
— Чье это творенье? — спросил Галаган, вертя в пальцах исписанный каллиграфическими росчерками листок.
— Баратынского, — уважительно ответил Ханыков. — Гляди — рука государя…
— Молодец. Чудо… — Галаган опасливо и благоговейно склонился над императорскими начертаньями. — Но какое искусство, однако… А за Мацнева — можешь?
— Разумеется.
— Я за батюшку могу, за брата тоже, — пробормотал Галаган, любуясь подделанными вычурами и вензелями. — Но они подписуются просто… — Он вскинул на товарища загоревшийся взгляд: — Выручи, Эжен, а? За Мацнева. Он трудно пишет, я не смогу.
Евгений, вспыхнув, присел на кончик скамьи и вывел фамилию капитана с крючком и размахом в конце.
— Чудо, чудо! Не отличишь… А остальное я уж сам припишу. Я ведь тоже художеством дома занимался. Батюшка очень хвалил — особливо как я маску Зевеса скопировал…
— Молодца Галаган! — тихонько восторгался Ханыков. — Я в окошко глядел: унтер внизу прочел записку, пропустил и даже честь отдал! Повезло: Мацнев болеет, не проверил… А что ж ты, Баратынский? Почему для себя не сделал?
Евгений покраснел и не ответил.
Чтобы скоротать несносную воскресную скуку, он принялся мастерить для захворавшего Приклонского кукольный театр. Из липовых чурбачков, палочек и обрезков шинельного сукна сладил три потешные фигурки, соединил нитками и резинками, раскрасил цветными карандашами — и получились пресмешные Пьеро, Арлекин и Коломбина. Креницын, скептически посмеивавшийся вначале, незаметно увлекся сам и, обнаружив отличный портняжный дар, скроил для кукол панталоны и плащи. Евгений склеил из картона сцену и складные ширмочки.
Собрав театр и актеров в коробку, друзья испросили разрешение у дежурного офицера и отправились в корпусной лазарет.
Томный и еще более похудевший от двухдневного воспаленья в гортани Приклонский пришел в восторг. Навестивший сына камергер, любезный господин, тщательно причесанный Ю la Titus [42], восхитился искусством молодых людей.
— Прэ-элестно, прэлестно, — приговаривал он, близоруко щуря влажные глаза. — Они совершенно живые! Это вы вдвоем делали?
— Платье шил я, а кукол — господин Баратынский, — отвечал Креницын.
— Прэлестно, очаровательно. Господа, милости прошу вас по выздоровлении моего сына в гости. А вы, господин Баратынский, не доводитесь ли роднею покойному Абраму Андреичу?
— Я сын его.
— Прэ-лестно… Очень прошу вас, господин Баратынский, пожаловать к нам. Я слышал — вы сочиняете? Я покажу вам свою оду на прибытие в Москву государя Александра Павловича.
И камергер милостиво склонил надушенную голову набок.
Воспользовавшись болезнью своего неусыпного цербера, мстители поздним вечером покидали кровати, оставив на них одеяла, сворачиваемые так, чтоб они напоминали фигуру спящего человека, и на цыпочках проходили мимо храпящего педеля в коридор. По черной лестнице они пробирались на просторный чердак корпуса. Из карманов извлекалось все, что удалось утаить за вечерней трапезой, — и начиналось задушевное застолье. Сбившись в кучу под прикрытием железных коек, снесенных сюда за полною негодностью, заговорщики жадно истребляли съестное и по очереди курили из длинной Галагановой трубки.