Грусть, усталая злость шевельнулись в его сердце. Он вынул пальцы из-под шарфа, ищуще пошевелил ими в воздухе. Переспросил, делая ударенье на первом слоге:
— Ба-ратынский?
— Баратынский, ваше величество.
Александр Павлович поднял глаза, туманно-голубые, как сталь на морозе.
— Из Пажеского? За негодное поведенье?
— Так точно, ваше величество. Но…
Ухо государя обиженно покраснело. Александр Павлович отступил и сдержанно кивнул:
— Послужи, голубчик. Еще послужи.
И прошел, плавно колыхая высокими лирообразными бедрами.
Предзимние сумерки мешались с промозглым туманом. Верхи высоких зданий тонули в густой мгле и казались обезглавленными. Не было праздничной пышности, не было величия. Он обернулся на дворец. Пустою шкатулкой стоял Зимний, некрасиво сплющенный низким туманом.
Он свернул в улицу. Старинная четвероместная карета, заложенная шестью лошадьми, влеклась по расчищенной мостовой. Следом тащились три возка и две доверху нагруженные телеги.
И живо представилось семейство, тесно рассевшееся в кузове дормеза: благодушная важность пожилого помещика, приехавшего в Санкт-Петербург в собственном, хоть и допотопном, экипаже, порывчатый восторг детишек, прильнувших к замерзлым стеклам кареты и с дикарским любопытством, разглядывающих великолепные столичные дива; радостная тревога молчаливо улыбающейся матери.
И сердце прыгнуло, и голова закружилась от накатившего желанья сейчас же, немедля умчаться в деревню, в тихий теплый дом, пахнущий самодельными сдобами, слабыми маменькиными духами, овчинами дворовых…
— Баратынский! — окликнул твердый начальственный голос.
Он споткнулся и стал навытяжку, истово уставясь на румяного долговязого офицера в каске с белым султаном.
— Да как ты смеешь, братец! — свирепо начал офицер — и вдруг расхохотался: — Ты и впрямь не узнаешь, маркиз?
— Галаган? Вы… ты?
Галаган прищурился с бесцеремонным любопытством.
— Друг Баратынский, но отчего ты в таком мизерабельном виде?
Евгений молчал, отчаянно багровея. Поль, спохватившись, с горячностью сжал руку бывшего приятеля.
— Бога ради, не принимай моих слов в расчет. Я пошутил. Но куда ты? В казармы? Идем же, мне как раз по пути.
— Ты… Ты давно в офицеры выпущен?
— Да-вно, брат! Год почти. Высочайшим приказом — прапорщиком в лейб-гвардии коннопионерный эскадрон, — весело отчеканил Поль и рассмеялся самодовольно. — Выслужился! Смыл пятно! Ты ведь помнишь?
— Да, разумеется…
Поль, шагая рядом, небрежно сунул ладонь в карман Евгеньевой шинели. Ему, видно, доставляло удовольствие панибратствовать средь столичной улицы с простым солдатом.
— Но все-таки жаль, что судьба так круто обошлась с тобою. Весьма жаль. А знаешь — после вашего… вашего ухода в корпусе стало пустее — ей-богу! Скушно как-то.
Галаган развязно толкнул товарища в плечо:
— Эх, головушка! Надо было искать, просить, добиваться. У тебя ведь связи, дядюшки; можно бы писать на высочайшее имя — через моего брата. Он ведь в канцелярии Кикина.
— Да, я помню, — пробормотал Евгений.
— А я, брат, оказался смекалист. Тихо-тихо, постепенно… Я там сдружился — уже после вас — с Мишкой Шуйским. Он меня Алексею Андреичу представил.
— Аракчееву?
— Алексею Андреичу, — как бы не расслышав, повторил Галаган. — На следующий год меня уже в камер-пажи произвели и в Павловск брали. Там один старый камер-паж научил: "Ты, говорит, постарайся понравиться Марии Федоровне". — "Как?" — спрашиваю. "Она любит, выходя из кабинета, заставать пажа с книжкой. Только с серьезной — с учебником, с молитвенником". Я и стал брать учебник Войцеховского. Слышу ее шажок — и сразу в книгу носом, как бы все на свете позабыв. Она улыбнется, погладит по плечу и скажет…
Галаган приостановился, сложил губы жеманной трубочкой и промурлыкал, картавя:
— "C'est bien, c'est trХs bien. Etudiez toujours, toujours lisez, mais pas des bЙtises, pas des romans" [63].
A потом велела мне приносить в мои дежурства аспидную доску и сама проверяла задачки.
"Смыл пятно, смыл, — рассеянно повторял про себя Евгений. — Что ж? Молодец Поль…"
— В Павловске я всю императорскую фамилию зазнал. Больше всего мне великий князь Николай Павлович понравился. Михаил и Константин подражают Александру Павловичу: правую ножку отставляют, кокетничают лорнеткой. А этот — нет, сам по себе. Николай Павлович — он прелесть! Он худощав и оттого кажется еще выше. Он ростом примерно как я и ты. А лицом и фигурой немного смахивает на нашего Клингера. Помнишь?
63
Это хорошо, это превосходно. Всегда учитесь, всегда читайте, но не глупости, не романы