Во завернул.
Прочитав несколько раз один и тот же заголовок, ещё больше вчитываясь в отрывок с аварией, я всё боле и боле приходил в состояние шока.
«Причиной стала бомба на днище автомобиля»
«В машине находились четверо людей»
«Тела обнаружить не удалось»
Мысли в голове вырывали одни и те же фразы из текста и гонялись друг меж другом наперегонки, пытаясь донести суть.
Трясущимися руками я отложил газету и поднял взгляд на закурившего рядом старичка.
— Старый, это чё такое? — ломающимся голосом выдавил я. В горле как — то предательски пересохло, казалось, даже слюни теперь работают не на меня. На лице начала расплываться придурошная улыбка — Шутка, да? И тебя подкупили, бомж несчастный? Вот, гады!
Старик молча вынул пачку сигарет из кармана, синий «Camel» знакомо блеснул обёрткой. Аккуратно, почти скрупулёзно он вытащил сигарету и медленно протянул мне трясущимися руками.
Я поёжился. Кисти у старца были все в грязи, с какими — то мозолями, в каких — то болячках. Зрелище не самое приятное.
— Да ты не боись, горластый. Тебя уже такое не настигнет. — он настойчивее подсунул мне сигарету.
— Сомневаюсь вообще — то.
— А ты не сомневайся. — видимо, устав держать в руках «презент», старик отложил свёрток на скамью и уставился куда — то вдаль, медленно затягиваясь— Болезни, было известно, живых трогають. Мёртвым — то они не больно погоду делають.
Я почувствовал, как по телу пробежал холодок.
«Мёртвым?»
— А я мёртвый, по — твоему, башка твоя старая? — как — то неожиданно для себя снова вырвалось изо рта— Мёртвый я, шарлатан поганый??! — в голосе моём прозвучала обида, какая — то до боли детская, не контролируемая, настолько печальная и искренняя, что я почувствовал, что вот — вот расплачусь, но что — то внутри меня этот порыв сдержало.
Старик пожал плечами.
Я отвернулся.
За последний час я не понял ровно ничего. Как оказался возле аптеки, как очутился в этом проклятом парке, почему общаюсь с этим стариком и почему люди не обращают на мои вопли внимания. Всё казалось до жути странным. Я очень обрадовался, когда возле меня оказалась чья — то собака. Маленький корги активно обнюхивал мою ногу, вздрогнув, я непроизвольно качнул кроссовком.
С обидой развернувшись к старику, пытаясь доказать ему его же сумасшествие, я потянулся рукой к псу, но тот резко зарычал, ощетинился и поскуливая, рванул к неподалёку разгуливающей пожилой хозяйке.
Прибывая в каком — то исступлении, я не нашёл ничего лучше, кроме как высказаться своему дурно пахнущему собеседнику:
— Это всё запах твой, старик поганый! От него собака даже дёру дала! Мыться не пробовал?!
Старец затушил сигарету и медленно разгибая спину, поднялся.
Я от чего — то почувствовал панику, когда увидел, как он начинает отдаляться. Подорвавшись с места, ноги сами понесли за ним.
— Я с тобой говорю, игнорщик чёртов!
— А чёй со мной языками чесать, раз вонючий я? — тихонько отстегнул мужичок и сложив руки за спиной, потопал дальше. Он был похож на чёрствый круассан, из — за возраста его спина, по — видимому, уже никогда не разогнётся больше того угла, в котором она была сейчас.
Я почувствовал прилив стыда и бешенства одновременно. «Будто он не воняет!»— пронеслось в голове.
— Ну, так вонючий же, старый! Ну, несёт от тебя за три километра!
— А чёй сразу за три? Можем за два с хвостиком?
И тут я осознал — он издевается. Но паники моей это не остановило. Ноги его хоть и перебирали по земле медленно, но с какой — то удивительной настойчивостью, с удивительным упорством, которое то и дело добивало меня своим наличием в принципе. Будто не мог я согласиться с тем, что старец может сейчас вот так вот куда — то уйти, бросить меня одного в этой тревожной атмосфере.
— Да понял я! Ну не воняешь, попахиваешь! — мужичок приостановился и обернувшись в пол головы, улыбнулся.
— А чёй — то попахиваю? Может, всё — таки пованиваю?
Я был готов разрыдаться от всего происходящего. Впервые за три года после злополучного расставания, запустившего неприятные события в моей несчастной жизни, я почувствовал, что у меня есть желание заплакать и оно очень хочет непременно сейчас «закатить гастроли».
— Да заканчивай ты издеваться, пердун вонючий! Сил никаких нет! — выкрикнув эти слова, я рывком развернулся обратно к скамье. Оказывается, пока я был «в погоне» за стариком, мы успели недалеко отойти.
На улице уже начало смеркаться и силы потихоньку покидали меня. Удивительно, только недавно ведь чёртово солнце пыталось выжечь мне глаза.
Я с громким выдохом присел на лавочку. Уткнувшись головой в руки, я стал напоминать скульптуру Огюста Роден а «Отчаяние», только поза моя была несколько обычнее, но готов поклясться, энергетика от меня исходила схожая.
Тихие слёзы начали вытекать из моих глаз, ведь абсурдность происходящего начинала казаться реальной. Признавать её, пропускать через себя. Да гори пропадом весь мир, если это чья — то глупая шутка! Гори пропадом!
Мертвы. Мои друзья. Мертвы. Я? А я что? Я вроде здесь, живой… или неживой? Да уж чёрт его разберёт! Что за эзотерика, честное слово! Может, он сумасшедший старик этот, может это всё трюк от этих идиотов? Да кто его знает! Я устал! Устал! Устал!
Когда я поднял голову, на улице окончательно стемнело. Солнце зашло за горизонт и в голове стали всплывать воспоминания последних часов. Старика рядом не было.
Вот мы встретились с ребятами, вот мы поехали. Непонятный хлопок, тишина. Я возле аптеки. Аптека!
Я словно ужаленный начал озираться по сторонам, потом, как в припадке, начал ощупывать карманы. Пусто!
Ни телефона, ни тех злосчастных ста рублей!
Сука! Сука! Сука! Сука!
— Потерял чавой, внучок? — рядом, откуда не возьмись, нарисовалась бабуся, лет семидесяти на вид. Довольно приятной наружности, укутанная серой шалью. Старая цветастая кофта. От неё, то есть бабки, почему — то отдавало подвальным запахом.
— Бабусь, сто рублей обронил, не видала где? — спрашивать у пожилого человека о таком, конечно, в принципе, идея так себе. Но отчаяние…
— Да какой ж, видала. — неожиданно ответила бабка— Маруська, проказница, опять свои шайтанские обряды творит. Могу показать, где сотня твоя. Мне делать усё равно нечего.
Я активно закивал.
Бабаня по дороге пыталась меня растормошить, я нехотя поддакивал вопросам: «А лет — то сколько? А давной тут? А как так вышло?», что вышло, правда, я так и не понял, но оставить вопрос без внимания не мог. Вдаваться в подробности, кстати, тоже не особо хотелось.
Спустя десять минут мы пришли под огромный старый дуб. Засмотревшись на крону, краем глаза я заметил, что провожатая начинает отходить:
— Бабусь! А сотня — то где?
Морщинистое лицо изобразило удивление:
— А под дубом, милок, под дубом! Только поди — ка, — она приостановилась — Ты её вырыть не собираешьси?
— Так, девка зарыла мою сотню?! — я клянусь, что я. Сейчас. Сойду. С ума.
— Тык, ведь тольк так тебя, шабутного, здесь оставить можно. Конечно, урыла. Укопала даже. Вон — а, с правой сторонки и ухоронила. — клюшка указала на перерытое место, усыпанное свежей землёй.
— Ухо… ухо… — отследив направление, я не прекращал попытки разобрать, что сказала бабка.
— Не мучайся. Похоронила, по — вашему, милый. Похоронила она тебя так. Поди — к надеялась, что ты здесь и упокоишься, но видать нет. — Бабка вздёрнула шаль на голову— Да ты не горюнься, милок. Быват всякое, жаль, тебя, конечно, но жизнь штука така.. — бабушка развернулась и что — то про себя шепча, медленно потопала по изначальному маршруту.
Я стоял, как вкопанный.
Осмотрев тёмный парк, я вдруг поймал себя на мысли, что мне ни чуть ни холодно. На улице осень, а я вовсе не чувствую холода. Ничего не чувствую. Даже ветра. Ранее всё не было возможности остаться наедине со своими ощущениями, но сейчас, когда всё вокруг приобретает такой неприятный оттенок…