Людмила вернулась через полчаса зареванная и сказала, что все в порядке: в субботу грузовик и автобус, зарплата за последние два месяца и еще в размере двух окладов на похороны. После этого двинулись по магазинам – купить что потяжелее и не портится: муку, сахар, два ящика водки, шесть бутылок какой-то сине-сиреневой газировки – судя по цвету, совершенно неполезной.
Однако, по словам Людмилы, все ее просто обожали. Я поднял коробки и ящики в квартиру и вспомнил, что хотел найти альбом.
На третьей минуте поисков он обнаружился в тумбочке. Я вытряс все фотографии, на которых был Павел или кто-нибудь из наших.
Мелькнула и моя собственная – в той самой матроске, в той самой бескозырке: “А я играю в паровозик: ту-у-у-у-у!..” Завернул в газету, сверток сунул в сумку. Завез домой Людмилу, отдал ей остатки денег – по идее, их должно было хватить за глаза на все про все – и в четвертом часу пополудни двинулся в Москву.
Автоответчик порадовал меня тремя сообщениями. Первое, самое длинное, передавало беспокойство Будяева по целому ряду разнообразных пунктов, ни один из которых мне не удалось толком ни понять, ни запомнить, – да я и не пытался этого сделать, поскольку, как обычно, все вместе они стоили примерно втрое меньше, чем программа телепередач за прошлую неделю. Вторым был хриплый, но радостный голос Марины, извещавшей, что все осталось в силе, однако денег у Ксении нет, поэтому сделку следует планировать на пятницу. “То есть как – нет денег? И какая же сделка без денег?” – успел изумиться я, но уже начало прокручиваться третье.
“Есть повод выпить, – хрипло сказал Шура Кастаки. – Телефон прежний. Пока”.
Телефон я помнил наизусть.
– “Самсон трейдинг”, здравствуйте, – пропел в ухо девичий голос.
– Как вас представить? – выслушала ответ и снова сыграла на клавишах своего нежного горла: – Минуточку!..
Я ждал, постукивая пальцами по трубке.
“Вот видишь, Серега!” – лет пять назад толковал Шура Кастаки, соря пеплом на ступени и время от времени взрываясь лающим смехом.
Мы стояли на лестнице между третьим и четвертым этажами – как раз на границе, отделяющей замызганное и едва живое старое от бурно развивающегося нового. В старой части дотлевали грязные руины науки, жившей ныне главным образом сдачей в аренду необъятных помещений института. В новой, занимаемой многочисленными арендаторами, плодилась кожаная мебель, стальные двери mul-t-lock, охранники в синих комбинезонах и неправдоподобно стройные голубоглазые блондинки, по поводу которых тот же Шура Кастаки авторитетно утверждал, что внутри они пластмассовые. Похоже, одна из этой породы ответила мне сейчас по телефону.
“Я тебе всегда говорил: не нужно быть слишком умным! Ты помнишь?
Я тебе говорил: лишнее знание заставляет человека усложнять картину мира! Если индивидуум знает, чем производная отличается от логарифма, ему чрезвычайно трудно делать правильные – а главное быстрые! – выводы, касающиеся реальной жизни. Ему хочется, как ты понимаешь, во всем дойти до самой сути, и он роет все глубже и глубже. И не может предположить, что суть чрезвычайно проста, лежит на поверхности и не требует ни логарифмов, ни производных. Памперсы, Серега! понимаешь? – пам-пер-сы! Или отходы парикмахерской деятельности, экспортируемые в США. Или что-нибудь другое, пожалуйста. Главное
– чтоб никакого дифференциального исчисления!..”
Всякий раз, когда я пытался вставить слово, Шура начинал отрывисто гавкать – это был смех.
“Нет, нет, ты погоди, я знаю, что ты хочешь сказать: мол, в этой деятельности своя высшая математика! Да, Серега, своя! Но настолько /своя,/ что ты ее никогда не постигнешь! Знаешь почему? – Шура сделал такое движение шеей, словно хотел, чтобы ему что-то сказали на ухо; карий глаз горел хитрым и веселым огнем, а само это „знаешь почему?” проговаривалось быстро и неразборчиво, превращаясь во что-то вроде „знапчу?” – /Знапчу?/
Да потому, что она для тебя неразличима! У тебя зрачок иначе устроен! Хрусталик! Тебе тысячу раз объясни, ты все равно будешь таращиться, выискивать: где же, черт возьми, эта их высшая математика? /Знапчу? Знапчу?/ – Шура откинулся и захохотал. – Да потому, что ты ждешь чего-то размером хотя бы с футбольный мяч!
Хотя бы с апельсин! Ты же никогда не сможешь поверить, что вон тот плевок на грязном полу – это и есть их высшая математика!..
Ведь не сможешь, а?”
“Да ладно тебе – хрусталик… Очень уж все у тебя просто, – возражал я. – Упрощенную картину мира рисуешь, философ. Знаешь старый анекдот: если ты такой умный, то почему такой бедный?”
“Ах, оставьте, батенька! Упрощенную! Совершенно не упрощенную!..
Ладно, я тебе другое скажу, Сережа. Помнишь, в советские времена все разумные люди ходили в походы? Шли в лес как можно дальше, ставили палатки, разводили костры и пели под гитару. И все! И хоть трава не расти! Советская власть не дает нам делать то, что мы хотим, – но делать то, чего она от нас хочет, мы тоже не станем: хрена с маслом; мы на все положим с прикладом, пойдем в лес и будем орать песни под елкой!.. Вот и нам с тобой пора подумать о песнях. /Знапчу? Знапчу?/ Потому, что советской власти-то уже нет, а суть дела от этого не поменялась: то, что я хочу делать, мне не дают. Но и памперсами торговать, как от меня хотят, я тоже не стану! Фуюшки вашей Дунюшке! В лес, Серега, в лес!.. Не возражай. Ну сам посуди, что хорошего нас с тобой ждет здесь? С годами мы с тобой поглупеем, потеряем интерес к жизни… и к нам жизнь будет терять интерес, потому что мы уже никому не можем быть полезны – мы ведь не хотим торговать памперсами, понимаешь?.. Пора, Сережа, пора! надо искать что-то такое, чем можно жить, не обращая внимания на то, что происходит вокруг! В лес, Капырин, в лес! Или в церковь, что ли… уж не знаю даже, за что браться”.
“Все б тебе в лес, – сказал тогда я. – Ты вот лучше подумай, как хрусталик поменять. Жрать-то надо. А с нашими хрусталиками не зажируешь”.
Разговор про хрусталик оказался неожиданно пророческим: через полгода у Шуры началась какая-то свистопляска с глазами.
Работать он теперь мог не больше двух часов в день – жаловался, что свет начинает мерцать и слоиться, а по дисплею, как по витрине детства, струится серебристая вода. Скоро он уволился.
Ирония жизни заключалась в том, что с тех пор вот уже сколько лет Шура Кастаки торговал именно памперсами…
В трубке наконец хрустнуло.
– Алло!
– Долго к телефону добираешься. Рука затекла. Как памперсы?
– А что памперсы? – удивился Шура. – Наши памперсы – самые памперсы в мире. Тебя какие интересуют? Для взрослых? Могу предложить три модели. Если возьмешь больше трех тысяч, дам скидку.
– Понял. Стало быть, с памперсами все в порядке… Ладно. Тогда о другом. Что за повод? У меня тоже есть повод.
– А у тебя какой? – спросил Шура.
Я ответил.
Он помолчал.
– То-то, я слышу, ты какой-то хмурый… Ну что я могу тебе сказать, Серега. Ты сам все понимаешь.
– Понимаю, – согласился я. – Что тут непонятного. Все там будем.
– Да уж… А похороны когда?
– Послезавтра.
– Ага. Поедешь?
– А как же.
– Ну да. – Он вздохнул. – Куда деваться. Морока.
– Да ну, – сказал я. – Что делать? Ладно. Там все по-простому.
Простые люди. Симпатичные.
– Знаю я этих простых людей, – заметил он. – Такая сволочь!..
– Да перестань. У тебя-то что?
– У меня сущие пустяки. Верку с Катькой к маме отправил. У нее же мама в Подольске. На выходные поеду тетешкать. А пока – свобода. Ты где?
– Дома.
– Ну давай тогда через… через сколько?.. через двадцать минут на Маяковке. Можешь? Только без Асечки!
– Мне один звонок сделать – и вылетаю. В центре зала?
– Давай вылетай, – сказал Кастаки. – Метлу возьми поновее.
Отрывисто взлаял, рассмеявшись, и положил трубку.
Я набрал номер Марины и, слушая длинные гудки, попытался сосредоточиться на том, что происходит с будяевской сделкой.
Каждая поездка в Ковалец вытрясала из головы один мусор и заполняла ее другим, и, чтобы вернуться к прежнему, требовались немалые усилия. Будяев не кривил душой, когда уверял, что привередничать они не станут. Мы посмотрели всего две квартиры, и если бы в первой не оказался выжжен паркет в большой комнате, может быть, нам не пришлось бы ехать во вторую. Впрочем, даже и по поводу первой Будяев уже сокрушался – какая хорошая квартира, полностью их устраивает, жалко расставаться, и сколько, мол, стоит поменять паркет? Я его чуточку остудил, мы приехали во вторую, и она оказалась еще лучше: недолго походив по углам,