– Не будут. – Как говорится, бешеной собаке рубят хвост до самой головы. В том смысле, что лучше вывалить на человека все несчастья чохом, чем мучить его все новыми порциями. – Я ошибся.
Еще из налоговой придется бумажку брать. А это самое раннее – в четверг. Стало быть, оформлять можно только в пятницу.
Степаша замолчал. Даже дыхания не стало слышно – должно быть, опять прижал трубку к ладони. Совещаются. Давайте совещайтесь.
– Алё, – услышал я минуты через три. Голос был не Степашин, но почему-то показался отчетливо знакомым. – Алё!
– Да, да, – ответил я, мучительно пытаясь вспомнить: где же я его слышал? Бедная моя голова гудела, как пустой бидон из-под бражки. – Я слышу, да.
– Не, ну а чё ты мозги-то крутишь, а? – с места в карьер спросил голос. – Чё ты, в натуре, докопался? Ты мужик или чё? Чё ты вертишь? То понедельник, то типа пятница…
Интонация была противная – на кого тянешь, мол. Мол, отвали, моя черешня.
Меня замутило. Захотелось швырнуть трубку и не слышать больше никогда ни Степу, ни этого вот его блатного подельника…
– Ты кто? – спросил я сухо. – Мышка-норушка? Значит, секи фишку: еще раз схамишь, будешь сам с собой разговаривать. Поймал? Или мимо кассы?
Секунду он молчал – должно быть, обдумывал, как меня уесть или хотя бы послать; посылать меня было нельзя – у меня покупатель, а у кого покупатель, тех не посылают; уесть тоже не выходило – я бы его сам послал, да и дело с концом; поэтому малый решил продолжить конструктивную беседу в дружеской и доброжелательной обстановке. И загнусил дальше:
– А кто хамит, кто? Не, ну ты тоже фильтруй базар, чё ты в натуре. Чё такое за фигня? Почему пятница?
Я сказал почему.
Он хмыкнул.
– Не, ну а хавирку-то берете? Или как?
– Берем.
– Тогда базару нет, – обрадовался голос. – Давай тогда пятеру засылай до пятницы. Даже лучше десятку. В пятницу конкретно перепишем, ему остаток отдадите – и все, и разбежались. Ты ему скоко назначил? Шешнадцать? Смори, давай так: если сёння засылаете десятку, за пятнашку отдадим. Нам чисто мазы нету досуха выжимать. Нам червончик свой отбить – и гуляй. А?
Теперь уже мне пришлось хмыкнуть.
– Отличный план. Может, всю пятнашку сегодня? А чего тянуть? И разбежимся. А уж квартирку мы когда-нито потом оформим. Что нам квартирка? Нам главное – деньги вам отдать. А квартирка погодит.
Нам не к спеху. Возьмете пятнашку-то?
– Не, ну чё ты опять, – загнусил он. Удивительно знакомый был голос. Впрочем, все гнусавые приблатненные голоса довольно похожи. – Чё ты межуешься? Я дело говорю. Да все нормально будет, чё ты. Если он чонить там залупнется – свистнешь, подскочим конкретно. А? Все нормальные пацаны. Разберемся в пять минут.
– Нам квартира нужна, а не разборки. Какой может быть задаток, если у вас документы не готовы? В общем, предложение такое.
Сегодня встречаемся. Я с покупателем приеду. Если ему все подходит – закладываемся на следующую неделю. Готовы документы – тут же оформляем. Годится?
– А если кинете?
– Нет, ну если у вас там где-нибудь другой покупатель есть – то мы не возражаем. Пожалуйста. Пусть покупает. Мы переживем как-нибудь… Я же говорю: у вас все равно документов нет.
Подвернется покупатель – флаг вам в руки. А не подвернется – так в пятницу на нашего оформим.
– Нет, не пойдет, – заупрямился он. – Мы, значит, это!.. а вы потом!.. нет уж! Штуку вперед! Сегодня.
– Ага, понял. Ладно, что нам время попусту терять… Хрюши нету, так хотя бы Степаше кланяйся.
– Чего? – сказал он. – Э, э! Погоди! Слышь? Через пять минут можешь набрать?
Я позвонил через пять минут.
Трубку взял этот гнусавый – и опять показалось, что голос знаком.
– Ладно, валяй, – сказал он. – Годится. Запрессовали.
Подъезжайте тогда. Смотри, слышь. Кронштадтский, двадцать два…
– Какой еще Кронштадтский, если квартира на Технической?
– Так а чё квартира? Мы-то здесь… и бумаги здесь, и все. Чё ты?
– Я-то ничего, и покупателю все равно, где вы. Хоть на Марсе.
Только он квартиру хочет посмотреть. А квартира – на
Технической. Давайте там. Во сколько?
– Не, ну ты чё, в натуре! Нам туда тащиться!.. – Он повыл секунд тридцать, потом, как водится, зажал трубку, посовещался и сказал: – Ладно. К трем подтянемся.
– Бумаги, бумаги не забудьте!
Я набрал другой номер.
– “Самсон трейдинг”, здравствуйте, – промурлыкала пластмассовая секретарша.
Первое, что сказал Кастаки, взяв трубку, было:
– Слушай, так ты вчера так и не воспользовался?
– Зато ты воспользовался вдвойне, – съязвил я. – Полной ложкой.
– А что ж. – Он добродушно хохотнул. – Я же говорю – уплочено.
– В три часа на Технической. Пиши адрес.
– Башка трещит, – пожаловался Шура.
– Не у тебя одного, – сказал я. – Не опаздывай, мне еще к пяти в
“Свой угол”.
23
Я встал на углу, у помойки, как договорились.
Шуры не было.
Я сидел в машине, поглядывая то на часы, то в сторону дымящей теплостанции, откуда должен был показаться его “ниссан”.
Голова просветлела. Но не до кристальной ясности. Я утешал себя надеждой, что Кастаки чувствует себя не лучше. И поделом.
У меня не хватило воли его остановить. У меня никогда не хватает воли кого бы то ни было останавливать. У меня не хватает воли даже на то, чтобы самому остановиться. В “Диком гусе”, слава богу, не было никаких эксцессов. Правда, под конец застолья
Шурик стал удивительно придирчив и трижды гонял все более мрачнеющего официанта за /другим/ кофе, утверждая, что /этот/ совсем не пахнет. Я был совершенно трезв. Нет, я, конечно, захмелел с самого начала. А потом пришел в норму. И уже не пьянел. Да и пил-то мало. Я вообще на это дело очень крепок.
Крепче других. Когда другие падают, я еще сижу. А когда падаю сам, то уже некому заметить куда. В результате время от времени меня коллективно ищут. И находят, например, в темной комнате, как однажды у Стаса. Или в канаве, как в тот раз, когда гуляли на даче у Волкова… Короче, я все трезвел, официант и кофе раздражали Шуру все больше, и когда к нам подъехала со своей тележкой какая-то совершенно невинная женщина в белой наколке, чтобы забрать грязную посуду, если таковая обнаружится, захмелевший Шура, хмуро поглядев, как она, улыбаясь, чрезвычайно деликатно опускает в стальной поддон тарелочку из-под икры, вдруг спросил: “Ну что ты, падла, лязгаешь?” Вопрос был, в сущности, безобидный, но женщина не поняла юмора и побежала жаловаться. Когда пришли два скучных охранника, мы все равно уже собирались уходить. Выбравшись наконец из этого затхлого подвала, я обнаружил у себя в руках две бутылки шампанского и бутылку коньяку. Черт их знает откуда. Было довольно темно, и я еще силился разобрать этикетку, а Шура уже сказал: “Подожди, я сейчас”, – и куда-то пропал. Вообще я не собирался пить ни коньяку, ни шампанского. Меня интересовали только этикетки.
Азербайджанский, что ли? Или дагестанский? Да ладно, лишь бы не чеченский… Собственно, единственное, о чем я думал, – это поймать такси. Но оказалось, что такси уже поймал Кастаки, и не совсем пустое. Обеим было лет по двадцать пять. Не девочки, в общем. Одна светленькая. Другая темненькая. Раскрашенные лица.
Довольно похожие. Темненькая поглазастей. Я молча сунул ей бутылку, она молча же ее взяла. Ни одна из них мне и на дух была не нужна, но разорвать дружеские связи во втором часу ночи после
“Дикого гуся” – дело совершенно невозможное. Кастаки учил таксиста, как тому вести машину. Таксист невозмутимо рулил, а иногда зачем-то подмигивал мне в зеркальце. Девушки шептались и хихикали. “Вы откуда, сестры?” – спросил Шура. “Ой, ну какая разница откуда, – сказала светленькая так, что сразу стало ясно откуда. Она вообще была побойчее. – Мы же не спрашиваем, откуда вы, правда?” – “Мы-то понятно откуда, – заявил Шура. – Мы родом из детства”. Таксист хмыкнул. “Направо, – неодобрительно сказал ему Кастаки. – Из голозадого детства, вот откуда. И хотим обратно”. И громко расхохотался собачьим своим хохотом. Он сидел впереди, а я сзади, рядом с темненькой. Мы невольно соприкасались кое-какими частями тела. Части были податливы и теплы, но почему-то производили впечатление резиновых – как рядом с манекеном. Я отодвинулся к двери. Она (не дверь, а темненькая), кажется, не обратила на это внимания. “Во двор, – сказал Кастаки. – Осторожно, яма. Так с Украины, что ли?” – “С