Окна лестничной клетки были где распахнуты, где просто разбиты.
Двор горбился – дом стоял в низине, а на лысом бугре надрывно визжали качели. Изо всех окон торчали головы, наблюдая за нашим прибытием. Множество других, не наших, старух высыпало из дома.
Они собрались кучками, стоя невдалеке, и от наших отличались только тем, что были одеты в цветное. Вчера я приехал за полночь, а спал вполглаза, то и дело оказываясь в бесконечно разматывающемся коконе беспокойных снов, и теперь мне казалось, что я смотрю на все через толстое стекло, глушащее звуки. Что такое двести километров? На машине три часа. Самолетом двадцать минут. Близко, близко… Но почему-то было трудно вообразить, что кроме кладбища города Ковальца и вот этого дома есть еще длинная-длинная лента дороги, змеящаяся с холма на холм, шумная сиреневая Москва, гарь проспектов, гул эстакад, дома, квартиры,
“Свой угол”… и что еще вчера я не стоял здесь у ограды жухлого палисадника, глядя в старушечьи спины, а нетерпеливо смотрел то на часы, то на Марину, то на Коноплянникова, излагавшего свои соображения, то на Кирилла Анатольевича, у которого от соображений Коноплянникова глаза буквально лезли на лоб.
Коноплянников выглядел лет на сорок пять. Это был круглолицый и белокожий господин с большими залысинами и редкими светлыми волосами, аккуратно зачесанными на пробор. На носу сидели круглые очки в анодированной оправе, сквозь которые он и помаргивал серо-зелеными глазами. Одет Коноплянников был просто: темненький и давно не чищенный костюмчик, зимние ботинки на микропоре, серая кепка с пуговкой. В целом у него был такой вид, как будто из нафталина-то его вынули, а встряхнуть руки не дошли. Говорил аккуратно, без спешки. Спросят что – отвечать не торопится, прежде подумает. Подумав, подробно ответит. Как правило, какой-нибудь глупостью. Разъяснит, что к чему. Почему он хорошее любит, а плохое – нет. Мне уж пора было ехать, меня дожидались долгие триста километров темной дороги, – но вместо того я сидел и выслушивал его безумные предложения… Должно быть, в нормальной жизни это был персонаж из тех исполненных здравомыслия граждан, что, пребывая в благодушном расположении духа, вечно сообщают всем известные с третьего класса вещи с таким видом, будто открывают заветные тайны; я так и ждал, что он, лукаво посмеиваясь и самим смешком этим норовя несколько разбавить серьезность известия, которое вот-вот имеет быть сообщено, признается, что Земля имеет форму шара. Однако сейчас ему было не до астрономии: он с самого начала казался немного взъерошенным, а теперь, когда пошла речь о процедуре передачи денег, и вовсе набычился – хоть на корриду, – что в совокупности с его невеликим ростом и довольно хлипким телосложением производило несколько комический эффект. Набычился – и изложил нам свой план.
– Так-то лучше будет, – сказал он затем. – А? Сами посудите.
Голос его звучал одиноко – присутствующие были ошарашены, и никто не раскрыл рта. А у Кирилла Анатольевича, судя по всему, и вовсе ум за разум заехал от коноплянниковских идей.
– Я считаю, так лучше всего, – повторил Коноплянников. – Банка прозрачная, все видно. Я сначала думал – в пакет в бумажный, заклеить как следует – и подписи… Только, знаете, ведь такие умельцы попадаются… подменят. – Поблескивая очками, он оглядел нас, пытаясь, видимо, предугадать, кто именно займется этим грязным делом. – И подписи подменят, и все. И худого слова не скажут. Концов потом не найдешь. Откроешь – а там бумага. Кукла называется. Вон все время показывают. Я знаю. Я советовался.
Поэтому лучше так. Я посчитаю все как следует… чтобы чин чином… без дураков. Потом мои тридцать восемь положим в банку.
И закрутим. Ну, закатаем то есть. И все будут спокойны.
Понимаете? Ведь удобно: в любой момент посмотрел – вот они, денежки. Хоть вы посмотреть можете, хоть я. А в пакете – это, знаете, дело такое. Я рисковать не могу. У меня не десять квартир. Мы с женой посоветовались. Это, знаете, не шуточки. Мы вот так решили…
Говоря, Коноплянников расстегнул портфель и поочередно извлек из него, расставляя на столе, литровую стеклянную банку с неотклеенной этикеткой “Огурцы маринованные”, новехонькую, солнышком сверкающую жестяную крышечку и никелированную машинку для консервирования в домашних условиях.
– Сейчас, – бормотал он, продолжая рыться в портфеле. – Где-то еще прокладочка… резинка такая… сейчас… минуточку…
– Ну просто бред, – сказал я, глядя на часы.
– Ничего не бред, – возразил Коноплянников, распрямляясь. – Да бог с ней, это ж не помидоры… Ничего не бред. Я консультировался… А на кой черт мне ваши банки? Я хочу квартиру продать. Понятно? Товар -деньги – товар, как говорится.
Я не в банк хочу деньги положить, а в карман. Знаю я ваши банки.
Сегодня положил, завтра пришел, а тебе – извините. Кладешь ты, а берут другие. Спасибо. Я уже клал. Я в “МММ” клал, в “Чару” клал… Мы с женой машину продали – и в “Чару”. Понятно? Четыре месяца проценты получал. Двадцать процентов в месяц получал. И опять в “Чаре” оставлял. А какой дурак проценты возьмет? А потом
– раз! Ни “Чары”, ни денег, ни процентов. И машины нет. Ну и на кой мне ваши банки? Правильно? А тут все видно – стекло-то прозрачное. Верно?
– И кто же, по-вашему, будет ее хранить? – поинтересовался
Кирилл Анатольевич, старший менеджер “Своего угла”.
– А кто деньги получает, тот пусть и хранит, – ответил
Коноплянников. – Чьи деньги? Мои деньги? Вот я и буду.
И победительно сверкнул очками на Марину.
– Ничего подобного, – сказала Марина. – Деньги ваши только после регистрации. А до регистрации – наши.
– Почему ваши?
– Потому, что мы платим за их квартиру, – она кивнула на меня, – а они нашими деньгами вам за вашу. Одновременно. Понятно?
Коноплянников недоверчиво пожевал губами.
– Почему мы вам свои деньги должны доверять? – запальчиво продолжала она. – А если вы до регистрации сбежите?
– Куда сбегу?
– Не знаю куда! Деньги в банку закрутите – и сбежите. Может, даже договор не подпишете – и до свидания. Тогда как?
– Вы мне не верите, что ли? – с детской обидой в голосе спросил
Коноплянников.
– Дело не в том, что мы вам не верим, – морщась, сказал Кирилл
Анатольевич.
– Нет, в этом! – настаивал он, краснея. – Почему вы мне не верите?
– А вы нам верите? – быстро спросила Марина.
– Верю! – отрезал Коноплянников. – Я-то верю! Я-то…
– Ну если верите, пусть деньги до регистрации у нас останутся.
Коноплянников помолчал, потом ответил:
– Не надо так… что за шутки? Мы же о серьезном говорим. Я консультировался. И права свои знаю…
– Вот именно для того, чтобы не было нужды никому верить, мы обращаемся к услугам банка, – наставительно сказал Кирилл
Анатольевич. – Никто не должен никому верить. Банк сам обеспечит все усло…
– Почему я должен верить банку? – спросил Коноплянников.
Мы помолчали.
Кирилл Анатольевич вздохнул:
– Владимир Сергеевич, вы договор подписывали. Помните?
– Ну и что?
– Вы меня извините, бога ради, но, если не ошибаюсь, там сказано что-то в таком духе: “Исполнитель несет ответственность за проведение сделки и безопасную передачу вырученных денег заказчику”. Исполнитель – это мы. Заказчик – это вы. Припоминаете?
Кирилл Анатольевич производил впечатление чрезвычайно вежливого человека. Я слушал его интеллигентную речь, понимая, что все висит на волоске и волосок этот, похоже, вот-вот лопнет: я на коноплянниковскую банку не согласен, Марина тоже не согласится, а сделать что-нибудь с Коноплянниковым Кирилл Анатольевич не в состоянии. Слишком мягок. На него бы надавить сейчас как следует… а он будет морали читать. А что Коноплянникову мораль? Он упертый. У него свои идеи. Не сладит с ним Кирилл
Анатольевич, не сладит… Тот еще деятель, этот Кирилл