Неразрывный поток автомобилей тянулся в сторону моста. Минуты две я бесплодно махал; потом, оскальзываясь, кинулся вправо от эстакады, под нее, к Савеловскому. Есть места, где живут только машины – человек там чувствует себя как таракан в часах на
Спасской башне. Снег уже снова хлестал по глазам, я закрылся ладонью. У входа густилась небольшая толпа. Заснеженный милицейский майор, бычась от плещущей в физиономию метели, упрямо хрипел в мегафон, и слова, расколовшись, отлетали от стены соседнего дома:
– …анция!.. крыта!.. ыта!.. ическим!.. ыта!.. ия!.. ическим!.. инам!..
И снова:
– …ыта!.. ыта!.. ическим!.. ическим!.. чинам!.. чинам!..
– По техническим? – тупо спросил я, тяжело дыша и озираясь.
– Опять бомбу ищут, – сказала женщина в вязаной шапке. – Когда ж это кончится, господи!
Большая стрелка на вокзальных часах уже торчала восклицательным знаком.
– Чтоб вас всех разорвало, – с досадой проговорил старик в мокрой ушанке и ватнике. – Мне ж на Щелковскую! И куда я теперя?..
– Типун тебе на язык! – возмутилась женщина. – Разорвало бы ему!.. Что плетет, старый черт!
Она плюнула и поспешила к остановке, наклонив голову и закрываясь платком от снега, горстями летящего в лицо.
Стоит ли подробно вспоминать все последующее? На “Проспекте
Мира” я оказался без двадцати два; пот лил с меня градом. Я стоял минут десять, безнадежно шаря глазами по толпе. Поезда вылетали из темноты туннеля с таким громом и скрежетом, будто снимали с рельсов стружку… Потом побрел на переход.
Марина позвонила около семи.
– Привет, – сказала она влажным хрупающим голосом. – Как дела?
Я только ввалился – успел лишь набрать номер Ксении, убедился, что ее нет, да открыл банку пива. Если день был потрачен на идиотские приключения, вечернее пиво имеет особый вкус… Когда я вернулся к машине, она стояла, уже заваленная снегом; с лобового стекла снежная попона наполовину сползла, образовав горестную морщину; в целом у бедной моей Асечки был такой вид, будто она уже никогда больше никуда не поедет. Буксировал нас бодрый пенсионер на двадцать первой “Волге”. Всю дорогу он ерзал, как кобель на заборе, невзирая на снегопад, высовывал плешивую голову в окно, вертел ею вправо-влево, а то еще по-велосипедистски делал мне какие-то знаки. Докатив до гаража, старик радостно сообщил, что буксировать – это еще интересней, чем гонять по гололеду на лысых скатах, получил деньги, взял почему-то под козырек и умчался, сигналя, как на осетинской свадьбе. “Должно быть, из летчиков, – задумчиво сказал Михалыч, посмотрев ему вслед. – Ну что, Серега? Не понос, говоришь, так золотуха?” И пнул зачем-то колесо.
А теперь она спрашивает, как дела.
Я поинтересовался:
– Тебе подробно?
Вместо ответа Марина всхлипнула.
– Ты чего? – спросил я настороженно, отставляя банку, – и правильно сделал, потому что иначе она бы выпала у меня из рук ровно через четверть секунды.
– Ты зна… зна!.. знаешь, что… что… слу… слу!.. – произнесла Марина несколько слогов исковерканным, жутким голосом и закашлялась, повторяя между спазмами: – Что… слу… слу… чилось!..
Я похолодел. Я почему-то сразу подумал: Ксения! Я так и знал! Не могло это все добром кончиться!
– Что? Да погоди ты хлюпать! Что случилось?
– Из… из… к нам… к нам!.. м-м-м-а-а-ах!..
– К кому?! Что?
– Изк… изк… кна!
– Из окна?!
– Из окна! Брат!
– Что?
– Брат! Брат ее… и… и… и…
Тут она завыла.
Я переждал, потом спросил:
– Кто из окна – брат?
– Нет, – хлюпая, отвечала Марина. – Нет. Брат был. Был там.
Сказал. Я! Я! Нет. Брат! Был. Я! Я. Я позвонила. Там. Брат был.
Он. Сейчас. Подожди.
Шмыргая, захрустела целлофаном обертки, принялась щелкать зажигалкой.
Голове моей давно уже было невыносимо жарко.
– Я позвонила… там брат… и сказал. Мол, так и так… совсем недавно… милиция приехала… Говорит, может, вы подъедете. Я говорю – зачем? Он говорит: свидетели нужны…
– Какие свидетели? – спросил я. – Какие, к черту, свидетели, если тебя там не было?!
– Не знаю… он говорит… Я сказала – нет, не поеду. Зачем я поеду? Она с девятого этажа. Что мне там делать? Я же не патанатом. Там милиция… что, где, кто, куда… потом еще налоговая, не дай бог, прицепится… не расплетешься. – Она набрала воздуху и снова ступенчато провыла: – Что теперь я-а-а-а-а?! Что мне де… делать что?.. Она мне де… деньги не от… не отдала деньги мне, го… господи!..
– Ты можешь не выть? – спросил я. – Говори по-человечески. Много?
– Шту… шту… ку… штуку не от… не от…
– Не отдала, – помог я. – Вы по-черному, что ли, договаривались?
– Ну да, – сказала она более или менее нормально. – А что мне делать? У нас пя… пя… Ой. Пятнадцать процентов со сделки платят… с прибыли фирмы пятнадцать процентов… крутишься месяцами как белка в колесе… вот я и попросила. Она сказала – нет проблем, только старайтесь. Я и старалась… ты сам видел.
Ну и вот. Старалась, старалась, а она с балкона.
Замолчала, давя в глотке всхлип. Кое-как сглотнула.
– Что мне теперь делать?
Я держал в руке телефонную трубку, и мне казалось, что все это происходит с кем-то другим.
– Ты ей звонил?
– Звонил.
– Ну вот, видишь, – сказала она так, будто услышала что-то отрадное. – Видишь, как…
Мне подумалось: ну теперь-то я могу что-нибудь почувствовать? Ну хоть что-нибудь? Или вот это жжение в груди – это и есть чувство? Ощущение, что меня сначала заморозили, а потом облили кипятком, – это и есть чувство? Не много, если вдуматься.
– В общем, такие дела, – сказала Марина со вздохом. – Вот так.
Живешь, живешь, потом – бац!.. Ужас один. Нет, ну надо же. Вот как девку скрутило. Я же чувствовала – не кончится там у нее добром… – Она говорила, говорила, говорила, временами всхлипывая, но уже успокоенно, я слушал, потом перестал слушать, думал: “Как же так? Как же так? Как же так?..” – и с трудом отреагировал, когда в третий раз услышал:
– Алло!
– Да, – сказал я.
– Ты чего молчишь? Кричу, кричу… Ладно. Вот такие дела. Звони.
Не знаю, что с деньгами делать. Может, брату сказать?
– Попробуй, – сказал я. – Давай.
Я допил пиво и посмотрел на автоответчик. Лампочка моргает.
Восемь сообщений. Может быть, если сильно-сильно потрясти головой, то… Но я не стал этого делать. Что толку трясти головой? Ничто не изменится. Я протянул руку и нажал клавишу.
Меня дожидалось одно известие Будяева – как обычно, не несущее в себе ни крупицы смысла – и шесть пустышек. На каждой было одно и то же: кто-то долго дышал, а потом клал трубку, не сказав ни слова. Седьмая пустышка оказалась не совсем пустышкой. Сначала, как и на прочих, слышалось дыхание. Потом кто-то негромко спросил: “Нету?” И знакомый гнусавый голос кратко ответил:
“Нету”. “Что звонить? – сказал второй. – Надо…” Короткие гудки.
Я прокрутил это сообщение раз десять. “Нету?” – “Нету”, – гнусавым голосом. “Что звонить? Надо…” Короткие гудки: ту-ту-ту.
Что “надо”? Что надо сделать, вместо того чтобы попусту трезвонить? Этого сказано не было. Точнее – было, но Женюрка, и так допустивший серьезную неосторожность, к тому времени положил трубку, и остаток фразы не записался.
Голова по-прежнему горела. Я потер виски кончиками пальцев.
Собственно говоря, что “надо”, догадаться было нетрудно.
Зачем они звонят? Не для того, чтобы передать информацию. Для этого автоответчик отлично бы подошел. Именно для того и придуман. “Дорогой Сергей, звонил тот-то, перезвони мне по такому-то номеру”. Ту-ту-ту-ту. И Сергей перезванивает.
Но им не нужно, чтобы я перезвонил.
А что нужно?
Нужно узнать, дома ли я.