Будяев открыл, как всегда, в халате. Борода черная, волосы на груди седые.
– Вечер добрый. Припоздал, не обессудьте.
– Какие разговоры! Бог с вами! Заходите, заходите…
– Разве что на минутку… разуваться?
– Что вы! Что вы! Вы что! Вы взгляните, что у нас делается! Это же Содом и Гоморра, честное слово! Куликовская битва! Хлев!
Свинарник! Да что я! – в свинарнике-то чище бывает! – воскликнул
Дмитрий Николаевич, закончив трагическим вздохом и маханием руки: – Эх, гос-с-с-с-споди!..
Повалился в кресло, бороденку заинтересованно выставил вверх, стал шарить по столу в поисках сигарет.
– Ну рассказывайте.
– Что рассказывать?
– Как дело-то кончилось!
– Да я же рассказывал.
– То по телефону! Вы так, так расскажите!.. Аля! Иди сюда!
Сережа пришел.
– Да, собственно… что там? Все как обычно. Зарегистрировали договоры да поехали в банк… вот и все.
– А в банке что?
– А что в банке? Переложил ваши деньги… м-м-м… снял вам отдельный сейф и переложил в него деньги. Тридцать шесть ваших.
Вот бумаги. В любое время можете поехать. Если надо. Вот здесь код написан. Сейчас объяснить?
– Ой, не надо, не надо! Ой, не надо! – застонал Будяев, будто его собирались подвергнуть пытке. – Какие бумаги? Куда нам сейчас бумаги? Вы посмотрите, что у нас. Тут же черт ногу сломит. Переезд! Вы что! Сережа, голубчик, бога ради, оставьте пока у себя! Пожалуйста! Вот переедем, распакуемся… тогда уж. А?
– Да ради бога. А деньги-то не нужны вам?
– Деньги! – воскликнул Дмитрий Николаевич, схватившись за голову, а потом начал блеять, держась обеими руками за виски: -
Ох уж эти деньги! Ох деньги! Так и знал я, так и знал – запоем мы еще Лазаря с этими деньгами!.. Что нам с ними теперь делать?
Куда их теперь, проклятые?! Так в сейфе и держать? Или как?
– Не знаю. Как хотите. В банковском сейфе не очень удобно… ездить туда каждый раз. Не знаю…
– Вот! Вот! – восклицал Будяев, чиркая спичками и в волнении жуя фильтр. – Какая зараза эти деньги! Нету – плохо! Есть – еще хуже! Точно, точно говорят: за что боролись, на то и напоролись!
Тот самый случай. Куда их теперь девать?! Где хранить? Дома ведь держать не будешь?
– Да я бы не советовал такую сумму…
– А куда? Счет открыть в банке? В каком?
– Ну да, – кивнул я, – счет в банке… Не знаю. Коноплянников, прежний-то владелец вашей новой квартиры, про банки так говорит: кладешь, говорит, сам, а вынимают другие. Большого ума человек.
Он свои тридцать с чем-то там тысяч из сейфа взял, сунул, как есть, в полиэтиленовый пакет – и удалился. Так, говорит, безопасней всего. Уж не знаю, куда понес…
– Господи, вот наказание-то! Вот мука-то мученическая!..
В кухне что-то рухнуло, а потом с дребезгом раскатилось. Затем возникла на пороге и сама Алевтина Петровна.
– Аля! – крикнул Будяев. – Что? Ты упала?
– Здравствуйте, Сережа! – сказала Алевтина Петровна. – Нет, не упала… С посудой воюю. Добра-то…
– Это ж уж-ж-ж-ж-жас! это ж уж-ж-ж-ж-ж-жас! – снова хватаясь за голову, на манер майского жука произнес Дмитрий Николаевич. -
Сколько всего накопилось! Хлам, хлам! Выкинуть все! Выкинуть!..
Да руки не поднимаются. Выкинешь, потом хватишься – а нету!.. А?
Сережа, мы ведь вот еще о чем хотели поговорить…
– Конечно, все-то не выкинешь, – вздохнула Алевтина Петровна и приветливо предложила: – Может быть, чаю?
– …ведь как об этом не сказать? Дело важное… с пустяками мы бы и не…
Я отрицательно мотнул головой.
– Горяченького! С вареньицем! Яблочное варенье-то! Пока не запаковала. А?
– …что отлагательств совсем не терпит…
– Нет, нет, Алевтина Петровна, спасибо… простите?
– Дело вот в чем. Мы, видите ли, очень хорошо понимаем, с кем имеем дело и…
– Вот всегда вы отказываетесь, а потом будете жалеть. Я же вам говорила: старинный, стари-и-и-и-инный семейный рецепт: ни капли воды! Ложечку?
– Нет, спасибо.
– …так сказать, с одной стороны, конечно, связаны обязательствами… с другой стороны, есть вопросы, которые не могут быть решены усилием воли…
– Ло-о-о-о-ожечку! А то запакую. Тогда уже все – до новой квартиры.
– Нет, нет, спасибо.
– …потому что сначала-то кажется одно, а приглядишься – другое…
– Ну тогда как хотите… Димочка, ты уже спрашивал у Сережи?..
Будяев посмотрел на нее, как смотрят вслед промчавшемуся поезду.
– Гм-гм… Так вот. Видите ли, Сережа…
– Вот именно. Вы понимаете? Это совсем, совсем невозможно. Я даже не знаю, как мы могли согласиться… я всегда была против.
– Да, это совершенно невозможно, – повторил Будяев. – Ну просто никак! Месяц или…
– Вот именно – месяц, полтора… потому что совсем, совсем!
Посуда, книги!..
– Книги эти проклятые, посуды одной коробок восемь наберется!..
Аля вон целыми днями все пакует, пакует – и что?
– Ведь каждую чашку в газетку, каждую тарелку!.. Пока разберешься… А лучше два, два месяца, потому что просто никак,
Сережа, и вы должны нас…
– …хоть в наше положение и нелегко, но попытаться…
Я смотрел в окно. Совсем стемнело, крошево снежинок билось за черным стеклом мелкими бабочками.
– Понятно, – сказал я, когда они наконец вопросительно умолкли.
– Не волнуйтесь, Алевтина Петровна. Дмитрий Николаевич, не переживайте. Пакуйтесь на здоровье. Без спешки. Теперь можете долго переезжать. Хоть полгода.
Оба молчали. Вскинув брови, Будяев посмотрел на жену. Потом снова на меня. Должно быть, подозревал подвох.
– Правда, правда, – кивнул я. – Обстоятельства несколько изменились… можно сказать, в вашу пользу. Собирайтесь спокойно, не торопясь.
– Как же изменились? – натужно поинтересовался Дмитрий Николаевич.
Я рассказал как.
Алевтина Петровна ахнула.
– Господи! Господи! Боже мой! – повторял Будяев. – Да что же это?!
– Не знаю, – сказал я.
– С какого же?
– С девятого, кажется…
Дмитрий Николаевич медленно воздел руки, словно ждал от неба какого-нибудь подаяния, потом так же медленно опустил, качая головой.
– Господи ты боже мой!.. И что же… что же?.. сразу, что ли?
– Наверное. – Я пожал плечами. – С девятого-то этажа… Я не знаю подробностей, правда… Мне вчера ее агентша позвонила – помните ее? – Марина… так и так, мол. Через день. Сделка в среду была… а она в пятницу это сделала.
Мы помолчали.
– И что же теперь? – растерянно спросил Будяев, теребя бороду.
– А что теперь? Ничего. Родственники откроют наследственное дело… Не знаю, кто там наследник. Мать, наверное… Через полгода вступят в права наследования бывшей вашей квартирой. Так сказать, э-э-э… в соответствии с Гражданским кодексом. А потом уж сделают что захотят. Захотят – продадут. Захотят – жить станут… И вся любовь.
– Вот те раз, – хмуро сказал Будяев.
Чиркнул спичкой, затянулся.
– А из-за чего?
– Не знаю.
Выдохнул, рассеянно стряхнул пепел.
– Ну да. Понимаю… В борьбе с собой не бывает побежденных.
– Что?
– Я говорю: когда человек борется сам с собой, побежденных не бывает, – просипел Будяев. Закашлялся, снова потряс сигаретой над пепельницей. – Зараза такая… надо бы бросить – не могу!.. в обмен веществ за сорок лет вошло, сердце не хочет отказываться… Понимаете? В борьбе с собой как ни реши, все хорошо: и так – победитель, и так – не поражение.
Помолчали.
Я посмотрел на часы и поднялся:
– Пора. Дмитрий Николаевич, что хотел спросить… вы бороду красите?
Будяев махнул рукой.
Через сорок минут я был на Каховке.
Снег мельтешил, кружил, бессчетно сыпался.
– Светлана?
– Проходите. – Она отступила в темную прихожую. – Здравствуйте.
Не надо разуваться. Сюда куртку.
Я двинулся смотреть квартиру.
Светлана шла за мной, продолжая упорно рассказывать про то, что
Анна Ильинична… что она Анне Ильиничне… что Анна Ильинична ей…
Все здесь мне было понятно.
Скрипучие квадраты паркетной доски, тут и там отклеившиеся полоски шпона, обнажившие корявую темную фанеру. Обшарпанные обои. Лоджия, заставленная тлелым хламом, – левый угол закрыт облезлой клеенкой. Из-под нее торчат кривые ножки разрушенной мебели. Почернелая кухня. Вездесущий таракан, с любопытством шевелящий усами из-за липкой сахарницы, – это кто же к нам пришел?.. Простые дощатые стеллажи с какой-то макулатурой: вверху все больше про металлургию, внизу, где пошире, перевязанные стопки журналов и газет… грязь, разруха.