Здесь было глупо спрашивать, где муж, – потому что все вокруг просто-таки вопило о том, что муж давным-давно объелся груш.
Равно бессмысленно было и задаваться другим, столь же нелепым вопросом: как может эта внешне симпатичная женщина жить в такой грязи?.. Каждый живет как умеет. Кто с мужем. Кто с тараканами… В общем, все, все мне было понятно… кроме одного, пожалуй. Над засаленным диваном в стену был вбит железнодорожный костыль; к костылю привязана разлохмаченная толстая веревка, черная от мазута; а уже на веревке – большущая ржавая чугунина размером примерно со швейную машинку. Чугунина причудливой формы – лекальные линии и ни одного прямого угла; вообще говоря, она могла бы навеять образы облаков или волн, если б не была такой тяжелой и ржавой. Оглядев ее с одной, потом с другой стороны, я решил, что висит она здесь с некими гуманитарными целями – то есть, грубо говоря, как произведение искусства. Взглянул на хозяйку. Художница, что ли? Да, наверное, художница. Стало быть, авангард… Понимаем. Но на всякий случай поинтересовался:
– А это что за железяка?
– Это? – Светлана пожала плечами. – Не знаю… Это отец повесил, чтобы фанера не падала.
Точно: за диваном стоял огромный лист фанеры.
Я рассмеялся.
– Видите, в каком состоянии все? – жалобно спросила она. -
Восемь лет он тут один жил… теперь к новой жене переехал. Мы с ним как бы договорились уже… у него времени нет этим заниматься, но он говорит: разменяй на две однокомнатные.
Значит, чтобы одну ему, а вторую мне. А Анна Ильинична…
Вон оно что: отец. Да, точно: ведь Анна Ильинична говорила…
Надо же: забыл.
– Я одну комнату кое-как привела в порядок… вы еще не смотрели
– маленькая… как вы думаете, может быть, нужно ремонт сделать?
Я спросил:
– Значит, вы хотите на две однокомнатные?
Она испуганно раскрыла глаза. Глаза были карие.
– Да, можно маленькие… и отец доплатит, если нужно. Мы с ним как бы договорились, и… и Анна Ильинична говорит, что вы… вы считаете, получится?
– Скорее всего, – сказал я, озираясь.
Не подарок квартиреха… возни на полгода… ездить неудобно… что еще за отец там? Знаю я все это: как бы договорились…
как бы согласны… как бы хотят… а потом перед самой сделкой на попятный… Да ладно, это-то все можно выяснять. Да и девушка, в конце концов, симпатичная.
– Нужно приступать, – бодро сказал я. – Ваш отец может мне позвонить? Вот и пусть позвонит. Запишите телефон. Вам я позвоню сам. Послезавтра. Договорились? – Я еще раз оглянулся. – Вещи есть куда вывезти?
– Вещи? – Она тоже оглянулась.
Ну я-то оглядываюсь понятно почему. Я тут впервые. А она что?
– Да, вещи. Нужно будет освободить. Все равно никто не живет. Верно?
– Я подумаю.
– До свидания, – сказал я. – Созвонимся.
Снег летел, летел.
Снег летел, летел. Ряды машин медленно ползли навстречу друг другу, люди семенили по тротуарам. А снег летел. Скоро он насовсем закроет газоны и крыши, бульвары и скверы; не успеешь оглянуться, елки начнут продавать; на Пушкинской вырастет ледяная изба или хвостатый дракон; потом Новый год, шампанское, фейерверки; болван Кастаки, сволочь такая, позовет на дачу; лыжи, баня… зима!
Но ничто не отзывалось во мне на эти слова: черно-белая, длинная зима… скоро надоест, а все равно будет тянуться, тянуться…
Я заварил чаю и теперь сидел на кушетке, бездумно качая ногой.
Коноплянниковская квартира была пустой и гулкой, как будка суфлера. За окном неутомимо шуршал снег. Снежинок было очень, очень много – неслыханно много. Они кружились и над Пресней, и над Аэропортом; перенестись в Перово или Крылатское – и там хлопотливо суетятся над крышами; двинешь за кольцевую – и за кольцевой не без них. Дорога покрыта снегом, ползут тяжелые грузовики… дальше, дальше от Москвы; вот уже и Ковалец проехали, голову поднимешь – а и здесь то же самое: мириады снежинок в безмолвном небе. Падают на крыши, на асфальт, на землю; на поля, на леса; и снова на дома и асфальт, на деревья, на ограды, на плиты, на табличку с надписью: “Уч. 3-754”…
Ах, господи.
Понимание – это всего лишь привыкание. Все в жизни можно понять, потому что ко всему в жизни можно привыкнуть.
А?
Вот, например, будь у меня дочь, что я должен был бы ей сказать самого важного? Трудно вообразить. Клади яйца в холодную воду, а как закипит, вари ровно две с половиной минуты – тогда, и только тогда, они будут всмятку. Помни, что любовь схожа с бритвой: острая опасна, а тупая не нужна. Лыжи, как будешь класть на чердак после зимнего сезона, как следует просмоли, а ботинки намажь рыбьим жиром. Если не отворяется та дверь, за которой должен сиять свет, не спеши открывать ту, за которой густится тьма. Подметая, мочи веник. Руки мой с мылом и вытирай не об штаны, а полотенцем. Старайся быть счастливой, потому что жизнь одна и проходит быстро. Что еще? Пожалуй, хватит, тем более что никому ничьи напутствия не нужны…
Я снял трубку и набрал номер:
– Марина?
– О, привет! – сказала Марина и продолжила траурно и мерно: -
Здравствуй, Сережа.
– Здравствуй, коли не шутишь.
– Сейчас, подожди, – попросила она.
Должно быть, закуривала.
Я понимал, почему ее голос в последних словах прозвучал так – смущенно? сконфуженно? Смерть ненадолго сближает тех, кто остался в живых. И если эти живые далеки друг другу, эта невольная близость порождает неловкость. Ну и впрямь – кто я
Марине? Кто она мне? Кем нам обоим приходилась Ксения? Смешно говорить. Именно что неловко.
– Как дела-то там?
– Какие дела? – переспросил я.
– Стариков вывозишь своих?
В голосе ее по-прежнему слышалось смущение.
– Собираются, – вздохнул я. – Потихонечку-полегонечку… А в чем дело?
Марина покашляла:
– Да в чем?.. ни в чем… так. Ты это… ты их поторапливай, что ли… помаленьку… А то тут Чернотцова-то нервничает… весь мозг мне сегодня пропилила – когда да когда… Я говорю: договорились же на три недели. Теребит она меня, короче.
Ба-ба-ба-ба-а-а-м!.. – отозвалось у меня в голове.
– Что? – сказал я, вскочив с кушетки. – Ты в себе? Ты чего плетешь?
Она сконфуженно хихикнула:
– Ну, такая дурь получилась, я не знаю… ну, что она это самое-то… понимаешь? Это брат ее пошутил. Младший брат у нее… такой придурок! Шутник хренов. Пробу ставить негде… Ты представляешь? На голубом глазу. Разве не дебил?.. Это она виновата: я уж во что угодно бы поверила… нет, ну в самом деле! Даже если б сказали, что в крокодила превратилась.
Спросила бы только, в какой зоопарк передаточный акт привезти…
Я звоню, а этот дебильный-то и говорит: только что, говорит, из окна… главное, не хотите ли показания дать?.. шутки у него такие. Я с перепугу-то трубку и повесила. Нет, ну а на фиг мне надо? – показания какие-то. Потом еще, не дай бог, до налоговой дело дойдет… не расплетешься!.. Скотина такая! Всю ночь не спала… ну что я тебе рассказываю, ты же понимаешь. А она звонит сегодня как ни в чем не бывало. Меня чуть удар не хватил!
Я говорю: а что же брат? А она говорит: а что брат? Его, мол, достали звонками по этим чертовым квартирам, вот он в шутку и ляпнул. Ну не урод?.. Говорит, как там с освобождением, а то, мол, ей ремонт пора начинать… Мариночка, говорит, если хотите денежки свои получить, так уж вы типа расстарайтесь. Такая настырная – просто ужас. И еще про тебя – где, говорит, этот придурочный, она тебя типа полчаса ждала и уехала, а теперь звонит – так у тебя нет никого. Нет, ну прикинь. Ты где вообще?
Нет, ну а что ты смеешься? Нет, Капырин, ну а что ты все время смеешься?..