По привычке и следуя своему методу, все последующее время я буду вести дневник. В конце каждого дня или ночи стану записывать, что мне известно, а что — нет, заносить туда улики, вопросы, головоломки и загадки. Я буду писать, что пожелаю и что думаю, а не то, что мне следовало бы писать. Если же вдруг со мной что-либо произойдет, этот дневник сможет уцелеть как свидетельство и вернуться домой, как заблудившийся пес. И не исключено; разрозненные детали и мелочи, неувязки и явные несоответствия, факты и домыслы, из которых складывается история преступления, приведут к успешному, упорядоченному и, возможно, разумному, логичному, блестяще выведенному заключению. Но так не получится. По опыту знаю, улики так легко воедино не складываются. Они представляют собой полный хаос. Поэтому в своем дневнике я буду записывать отклонения от темы и неподходящие мысли — неотшлифованные, абсурдные и непонятные. И посмотрю, что они мне скажут, не проступят ли из остатков улик (ибо, как правило, я имею дело с невосполнимыми потерями) очертания правды.
А затем я проделал самое трудное. В тончайших своих льняных одеяниях и с сумкой, в которой лежали мои документы, я обратился с краткой молитвой к домашнему богу. С необычной искренностью (поскольку он знает о моем неверии) я помолился ему, прося защитить меня и мою семью. Затем обнял дочек, поцеловал Танеферт (она вновь коснулась ладонями моего лица), обул старые кожаные сандалии и дрожащими руками закрыл дверь своего дома и своей жизни. Я отправился навстречу будущему, в котором не было ничего определенного, один риск. Мне стыдно это писать, но я чувствовал себя как никогда живым, невзирая даже на разбитое сердце.
2
Великие Фивы, ваши свет и тени, ваши продажные дельцы и болтливые толпы, ваши торговые лавки и дорогие дома; ваши отвратительные убогие трущобы и молодые нарядные красавицы; ваши преступления, несчастья и убийства. Я никогда не мог понять, ненавижу или люблю вас. Но я хотя бы вас знаю. Поверх низких крыш соседних домов я вижу голубые, золотые, красные и зеленые фасады храмов, их колоннады и пилоны, освещенные солнцем. Священные сикоморы растут вокруг них как темно-зеленые свечи. Фруктовые деревья и тайные сады. А рядом с ними — груды хлама между темными хибарами и в опасных переулках. У стен роскошных вилл и громадных дворцов и храмов расползлись лачуги, сооруженные из отходов и обломков, оставленных богатыми, и множество народа влачит в них жалкое существование. Ниши домашних богов, на каждом блюде ежедневное приношение. Говорят, что в этом городе богов больше, чем смертных. И я этот сонм богов не выношу. Эгоисты в своих храмах и на небесах. За слишком многое им, смакующим наши страдания и невзгоды и пренебрегающим мольбами наших сердец, слишком за многое надо ответить. Но это богохульство, и я должен скрывать свои мысли — хотя и пишу это здесь, а читающий должен оценить мое глупое доверие.
Под пыльными белыми тентами, натянутыми над улицами и защищающими прохожих от полуденного солнца, я шел к пристани. Я видел местных ребятишек, которые бегали по крышам, с криками шныряли между кумами сохнущего зерна и фруктов, бились птичьими клетками, вызывая тем самым крохотные взрывы воплей и щебетания их обитателей, перепрыгивали через людей, прилегших поспать днем, и совершали безумные прыжки через проемы между домами. Я миновал лотки, заваленные разноцветными товарами, и пошел по Фруктовой аллее, а затем по тенистым проходам под узорчатыми навесами, где в дорогих магазинах продавались смышленые обезьянки, жирафьи шкуры, яйца страусов и бивни слонов с выгравированными на них молитвами. Целый мир везет к нам дань и свои чудеса: замечательные плоды его бесконечных трудов доставляются к нашим дверям. Или по крайней мере к дверям тех, кому не приходится столько месяцев ждать подарков или платы за работу (не забыть еще раз подать прошение в казначейство о невыплаченном жалованье).
Я предпочитаю этот великий хаос оживленных улиц тишине и размеренному укладу храмов, храмовых дворов и святилищ богов и верховных жрецов. Я предпочитаю шум, неразбериху и грязь, даже рабочие пригороды на востоке, вонючие свинарники и собак на цепях рядом с ничтожными мрачными развалюхами, которые их обитатели должны называть домами. Подобные места мы посещаем с порожденной опытом осторожностью, зная, что нас ненавидят и мы подвергаемся опасности. Закон полиции, чья власть по поддержанию порядка распространяется на все провинции Обеих Земель, здесь не действует, хотя немногие из нас признали бы это. Когда мы приближаемся, в небо поднимаются, мечутся и падают вниз, предупреждая о нашем появлении, воздушные змеи, их длинные хвосты разрисованы глазами злых богов. Но с другой стороны, думаю, закон невластен и над дворцами и храмами. У них есть свои сигналы тревоги. Не сомневаюсь, что столкнусь с этим там, куда направляюсь.