За столом воцарилось недолгое молчание. Наконец Луноголовый сказал:
— Действительно, и очень даже может быть именно поэтому мы оказались в мире, который меняется быстрее, чем всем нам, вероятно, хотелось бы.
Разговор становился все острее; ставки в игре повышались. Красавица нанесла встречный удар.
— Значит, вы не одобряете новую религию?
Об этом предмете в компании незнакомых людей легкомысленно не поговоришь. Луноголовый так и передернулся от неловкости и неуверенности, разрываясь между желанием высказаться откровенно и страхом за свое будущее.
— Я одобряю ее всем сердцем. Разумеется, одобряю. Я всего лишь музыкант. Задавать вопросы не мое дело, я просто выполняю то, что от меня требуется, и добиваюсь как можно более стройного звучания. Я только спрашиваю себя наедине — и в этом я не одинок, — смогут ли наш Владыка и его супруга, та, которой никто не указывает, что делать, прожевать откушенный ими кусок.
И с этими словами он принялся обгладывать жареную рыбку, словно наигрывал мелодию на маленькой свирели.
Глаза женщины светились весельем, вызванным нелепым поворотом фразы Луноголового, и ей хотелось поделиться этим со мной.
— Мы живем во времена больших потрясений, — сказал ее муж. — Откуда нам знать — благословенны мы или прокляты? Станут ли люди скучать по старым богам, а жрецы — по легко достающимся им богатствам? Или мы все вместе, как общество, движемся вперед, к высшей и величайшей истине, бросающей, однако же, вызов?
Снова заговорил Луноголовый:
— Высшие истины нуждаются в достойном финансировании. Просвещение дорого стоит. Поэтому мне было приятно услышать, что вы, — он указал жирным пальцем на меня, — сумели подтвердить: финансы нашего Владыки черпаются из неистощимого источника изобилия. Говорят, этот год опять неурожайный. И что жалованье задерживают, иногда за несколько лет. Не скрою, гарантия регулярных подарков от Эхнатона убедила меня в корне изменить свою жизнь и сделать ставку на успех в новой столице.
Я не ответил. Красавица же непринужденно сменила тему. Она повернулась к сидевшему слева от нее молодому человеку, хранившему молчание на протяжении этого обмена мнениями. Он был учеником архитектора.
— Так что вы можете сказать о строительстве этого города? — спросила она. — Меня больше всего интересует, есть ли при больших виллах сады, поскольку вряд ли что-то другое заставило бы меня пожертвовать своим домом и друзьями ради пустыни.
— Виллы, по-моему, роскошны. И водоснабжение садов изумительно. Поэтому, хотя город окружен пустыней и ранее казался местом засушливым и неблагоприятным для строительства нового мира, однако теперь он зелен и плодороден. Но, увы, у меня очень скромная должность…
Он смущенно замялся.
— И какая же? — спросил я.
— Я проектирую участок отхожих мест рядом с Большим храмом Атона. — Услышав это, все засмеялись. Поощренный, молодой человек добавил: — Даже жрецам в священных местах надо где-то справлять нужду!
— Не говорите мне о жрецах, — заявил Луноголовый. — Их призвание — богатство. И больше ничего. Самое меньшее, чего достигнет Эхнатон, — разрушение их огромных храмов, посвященных богам прибыли!
Все замолчали. Опасно критиковать жрецов или, скажем, Старые семьи, которые на протяжении стольких поколений пользовались такой большой, передававшейся по наследству властью, а теперь рвут и мечут, как разъяренные чудовища, из-за утраты положения, земель и доходов. То же самое и в моем ведомстве: многие верят, что силы полиции заставляют менее правоверных членов общества принимать новую религию и подчиняться ей с помощью старых методов — запугивания, насилия и наказаний. Я слышал рассказы об исчезнувших людях, о неопознанных телах, выброшенных на берег реки с отрезанными кистями рук и выколотыми глазами. Но это слухи. Мы — сила, обеспечивающая торжество порядка над хаосом, претворение в жизнь гармонии маат[2] и справедливости. Так должно быть.
Раскланявшись и пожелав друг другу доброй ночи, мы разошлись к своим гамакам и одеялам. Мне удалось до некоторой степени уединиться на корме корабля, среди бухт канатов, под большими направляющими веслами, воткнутыми до утра в илистое дно реки. Капитан при свете свечи улегся на носу судна в гамаке. Вскоре все пассажиры уже спали под матерчатыми навесами и сетками от насекомых.
И поэтому я сейчас сижу здесь с этим дневником и прикидываю, с чем могу встретиться в Ахетатоне. Строго говоря, никаких мыслей. Полная пустота. Так называемая великая идея Эхнатона — ввести новую религию и запретить старую — представляется мне безумной. Это противоречие здравому смыслу. Я не оригинален в своих суждениях. Не сомневаюсь, лишь горстка людей — ближайшее окружение фараона да строители и архитекторы, зарабатывающие себе на жизнь, — не считает его потерявшим разум. Новая религия, в основе которой стоят он сам и его супруга Нефертити как воплощения божества и единственные посредники между людьми и Атоном, солнечным диском? Эхнатон запретил младших богов, которым люди поклонялись всю жизнь, равно как и главных божеств загробного мира, нашего мира и неба. В эти дни я верю только тому, что вижу собственными глазами или выуживаю из сведений, доступных мне здесь, в этом мире, поэтому фараон вполне может оказаться прав, отрицая власть невидимого. И он, вероятно, был прав, играя с жрецами в их же собственную игру, в которой они на протяжении поколений побеждали ради огромной личной наживы. Но с другой стороны, разом забрать у них власть, выгнать из древних храмов в Карнаке и (что хуже всего) оставить их во множестве скитаться по стране, не имея иного занятия или иной цели, кроме вынашивания мести? Разве такое возможно? Чем, кроме катастрофы, это может закончиться? Сообщают, что внешне фараон едва ли похож на бога. Утверждают, что тело у него столь же необычно, сколь занятен его ум. У него длинные и тонкие, как у кузнечика, руки и ноги, живот выпирает, как бадья для дождевой воды. Но это говорят те, кто сам его не видел. Единственное, что он сделал правильно, — родился от могущественных родителей и удачно женился. На Нефертити. Совершенной. Говорят, что происхождение ее туманно, но тем не менее она вызывает большое восхищение.