Властителя подняли, и он, поморщившись, недоумённо взглянул на оракула. К счастью, удар был сильный, и сообразительность не сразу вернулась к царю Хатти, чем и воспользовался прорицатель.
— Он теперь не успокоится, пока не истребит вас, ваша светлость, — громко сказал Озри, и лица у охранников мгновенно вытянулись.
— Все вон отсюда! Вон! — закричал властитель.
— И мне уйти? — растерянно пробормотал Пияссили.
— Останься, — прорычал Суппилулиума.
Стражники и лекари тотчас покинули столовую.
— Не надо при моих слугах орать об угрозах этого безумца! — прошипел повелитель. — Иначе через час вся армия впадёт в панику!
— О каком безумце идёт речь? — тут же заинтересовался юный наместник Халеба.
— Закрой свой лягушачий рот, или я тебе его зашью! — накинулся на сына правитель. — Всем молчать!
Он опустился на подушки, взял свою чашу с вином, сделал глоток, чтобы немного успокоиться. Озри молчал, не решаясь подталкивать властителя. Это могло бы всё испортить.
Неферра, пятая дочь Эхнатона и Нефертити, лежала на руках Эйе. Начальник колесничьего войска любовался малюткой, которая, поблескивая чёрными бусинками глаз, улыбалась ему той неповторимой улыбкой, которой обладала только царица.
— Положи принцессу в колыбель, — раздался за спиной голос жены и кормилицы, и Эйе вздрогнул.
— Она так хороша, что я не удержался и взял её на руки. Потом буду рассказывать, что носил её на руках! — рассмеялся он.
— Мне кажется, что ты часто стал бывать во дворце. И вовсе не потому, что тебя постоянно вызывает фараон или тебе внезапно захотелось увидеть меня. У тебя, на мой взгляд, появилась более серьёзная причина.
В словах Тейе не было упрёков. Она произносила их даже с лёгкой иронической улыбкой, и супруг, помедлив, кивнул.
— И давно ты в неё влюблён?
Он снова кивнул. Тейе погрустнела, но ничего не сказала мужу.
Однако в этот день начальника колесничьего войска, как и всех других полководцев, созывал на совет фараон. Эйе нарочно пришёл пораньше, чтобы зайти и посмотреть на малютку. Заходить же к царице он не стал, несмотря на то, что Нефертити обижалась, если он, бывая во дворце, не заходил к ней. Полководец хорошо знал историю Египта и рассказывал царице о нашествии гиксосов, о том, как именно в Фивах собрались воины, освободившие потом Нил и египетские города от захватчиков.
В тронном зале уже собрались, рассевшись полукругом, все военачальники, и Эхнатон, пригласивший их, нахмурился, дабы объявить всем о военном положении, которое он собирался ввести с завтрашнего дня в связи с вторжением Суппилулиумы в Египет, но на пороге неожиданно появился Азылык и, приложив палец ко рту, потребовал ни о чём пока не говорить.
— Извините, но у меня просит срочного свидания мой оракул, я прошу всех оставить нас на краткий миг вдвоём!
Военачальники поднялись со своих кресел и покинули зал. Кассит вошёл, поклонился фараону, приблизился к трону.
— Суппилулиума покидает Сирию, но возвращается к себе в Хатти, — сообщил Азылык.
— Чем это вызвано? — не понял Эхнатон.
— Он страшно напуган моими угрозами, — проговорил оракул, не зная, стоит ли рассказывать фараону подробности происшедшего. Озри вкратце пересказал их. Трюки простые, но эффектные. И вождя хеттов они впечатлили.
— Дикий хетт не передумает?
— Войско уже выступило в обратный путь, ваше величество.
— Я рад, что ты один справился успешнее всех нас. Проси любую награду!
— Вы помните своё обещание?
— Потчевать тебя до конца дней сладким вином из Уруатри? — от души рассмеялся фараон. — Но оно и без этого будет всегда у тебя на столе.
— А для всех остальных желаний я уже слишком стар, ваше величество, — усмехнулся Азылык.
— Спасибо тебе, Азылык!
Фараон поднялся с кресла и поклонился оракулу. Последний поцеловал руку властителя. Тот снял со своей руки кольцо с большим рубином и надел его на безымянный палец Азылыка.
Когда прорицатель вышел, военачальники обратили на него любопытствующие взоры, но он улыбнулся, приложил руку к сердцу и склонил голову в знак уважения ко всем. И все сразу же заметили кольцо с большим рубином, который до сих пор украшал тонкую руку фараона.
— Его величество ждёт вас, — улыбнувшись, проговорил кассит.
Когда же военачальники вошли в тронный зал, Эхнатон, просияв, выложил: