— Я и не горюю. Просто надеялась ещё сама родить...
— Хватит, не мучай себя! — возмутилась Тиу. — Сколько можно! Природу не переделаешь...
— А звёзды не переубедишь, — вздохнув, добавила царица.
Эти нежданные заботы теперь занимали её мысли. Царица не понимала той спешки, с какой всё свершалось, супругу ещё не было тридцати, и лет двадцать они проживут, а за это время можно всё спокойно обдумать. Сейчас же фактически объявлять Семнехка преемником — значит давать придворным корм для интриг. Вокруг наследника мгновенно появится свой двор, который будет его настраивать против Эхнатона, не говоря уже о том, что в Фивах главным храмом по-прежнему является Карнакский, где поклоняются Амону-Ра, а храм Атона в полном запустении. И в Фивах все яростно ждут перемен, дабы всё повернуть назад.
У Нефертити было много своих доводов, которые она не успела высказать мужу, ибо видела, понимала, что он и слышать ни о чём не хочет. Но почему? Почему так? Раньше был Мату, с кем она могла запросто посоветоваться обо всём, но месяц назад и его не стало. Умирая, он сказал с улыбкой на устах: «Я скоро увижу Айя, и потому мне не страшно».
Несколько дней назад царица прочитала отрывки из книги Шуада, и её поразила одна фраза: «Не брани, не восставай против того, что уже свершилось или что должно непременно свершиться. Ночь не противится утру, а жаркий день сам спешит уступить своё место прохладе вечера, и тогда мудрость, покой и согласие возвратятся в душу». И она сразу подумала: «Это про меня!». Её противоборство принесёт им обоим и всему Египту только страдания и досаду. А стоит ли их увеличивать? Жрец обещал зайти к ней, узнать её мнение, и она с нетерпением поджидала Шуада — столь интересные притчи и мысли были разбросаны на страницах книги. Вот уж никогда царица не предполагала, что в толстом, обрюзгшем теле, каковое имел жрец, могут рождаться столь изысканные и драгоценные истины. Раньше ей казалось, что красивое произрастает от красивого. Из семени колючего сорняка не взойдёт роза. Из зёрнышка сосновой шишки не появится стройный кипарис, побег бамбука не подарит сочный гранат. Но среди людей, оказывается, всё иначе. Мрачный и страшный узким ликом Азылык способен один победить хеттов, а словно утонувший в бочке жира Шуад изрекает истины, которые способны спасти отдельного человека, а может быть, и весь мир.
Царица так увлеклась этими размышлениями, что забыла на время о Джехутимесу. Он тоже был погружен в свою работу, и за то короткое время, пока его не беспокоили, он на одном выдохе вылепил её портрет. Соответствующее тело подыскать несложно, чтобы потом вылепить скульптуру в полный рост. Голова же ему удалась. На поверхности глины ещё блестели капельки воды. Царица была изображена без парадной шапки, но долепить её нетрудно. Джехутимесу намеренно удлинил шею, дабы чуть вознесённая голова Нефертити, её тонкие черты легко впитывались бы зрителем. И, конечно же, с восхищением.
Царица осмотрела скульптуру, с грустью вглядываясь в свой облик.
— Какая я старуха! — с ужасом прошептала она.
— Вы ошибаетесь, ваше величество, — улыбнулся скульптор. — Юный лик прекрасен, спору нет, но трёхсотлетний ливийский кедр не менее красив, нежели его робкий побег. Я бы даже сказал так: никто не заметит полутораметровую ёлочку в тени огромного дерева. Во всяком возрасте есть своя красота, и спорить, какая лучше, притягательнее, глупо, на мой взгляд.
— Вы ещё и мыслитель.
— С годами все становятся мыслителями.
— Наверное, вы правы. Мне просто надо привыкнуть к тому, что я совсем другая, — с болью разглядывая свой облик, запечатлённый в глине, прошептала царица и, помолчав, робко спросила: — Неужели кому-то может нравиться эта женщина?
Джехутимесу захотелось вдруг объясниться царице в любви, дабы прогнать её странную грусть и разочарование, но он побоялся, что его поступок будет неверно истолкован.
— Вы самая красивая женщина, которую я видел в своей жизни, — твёрдо сказал он.
— У вас есть жена?
— Нет, но есть Агиликия.
— Кто это? — не поняла царица.
— Агиликия? — скульптор неожиданно улыбнулся. — Она и натурщица, и служанка, и наложница, и богиня, и мать моих детей. Одна во всех лицах. Ваша ровесница.
Проводив скульптора, царица отправилась на половину дочерей, дабы навестить Анхесенпаатон и объявить ей о скором замужестве. Третья дочь больше всего походила на неё. Первой это заметила служанка Задима, помогавшая принимать роды. Едва она взяла Анхсенпу на руки, как тотчас воскликнула: «Да это же вылитая наша принцесса!» И фараон был поражён невероятным сходством матери и дочери. Оно и подвигнуло его как бы второй раз испытать судьбу.